– Верно, – согласился принц Квентин, – зато ему нравится золото.
Геррис рассмеялся.
– Какая жалость, что у нас его нет. Ты веришь в этот мир, Квент? Я – нет. Половина города называет убийцу дракона героем, а вторая при его упоминании приходит в неистовство.
– Харзу, – произнёс Громадина.
Квентин нахмурился.
– Вроде, его зовут Харгаз.
– Хиз-дар, Хум-зум, Хаг-наг – да какая разница? Я всех их называю Харзу. И никакой он не убийца драконов. Всё, что он сделал, так это дал поджарить свою задницу до чёрной хрустящей корочки.
– Но он был храбрым.
«Хватило бы у меня самого смелости встретиться с чудовищем, вооружившись только копьём?»
– Ты хотел сказать,что он храбро умер.
– Умер он с воплями, – поправил Арч.
Геррис положил руку на плечо Квентина.
– Даже если королева объявится снова, она всё ещё будет замужем.
– Овдовеет, если я слегка приглажу короля Харзу своим молоточком, – предложил великан.
– Хиздар, – поправил Квентин. – Его зовут Хиздар.
– Один поцелуй моего молота и поминай как звали, – ответил Арч.
«Они не понимают. – Его друзья утратили истинную цель путешествия. – Путь ведёт через неё, а не к ней. Дейенерис – ключ к победе, а не сама победа».
– Она сказала мне: «У дракона три головы. Моя свадьба не должна означать краха ваших чаяний. Я знаю, ради чего вы явились. Пламя и кровь». Вам известно, что во мне самом течёт капля крови Таргариенов. Я могу проследить свою родословную до…
– Да в задницу твою родословную, – заявил Геррис. – Драконам будет наплевать на твою кровь, разве только им понравится её вкус. Невозможно приручить дракона уроками истории. Они монстры, а не мейстеры. Квент, ты уверен, что хочешь именно это?
– Именно это я должен сделать. Ради Дорна. Ради отца. Ради Клетуса, Вилла и мейстера Кедри.
– Они мертвы, – напомнил Геррис. – Им всё равно.
– Все погибли, – согласился Квентин, – и ради чего? Чтобы доставить меня сюда, и я мог жениться на королеве драконов. Клетус назвал это «великим приключением». Дорога демонов, бурные моря, и в конце пути – самая прекрасная женщина на свете. Сказка, которую не стыдно рассказать внукам. Вот только у Клетуса никогда не будет детей, если только он не заделал бастарда той девке из таверны. Вилл никогда не погуляет на свадьбе. В их смерти должен быть какой-то смысл.
Геррис указал на привалившийся к кирпичной стене труп, окружённый роем зелёных мух.
– А у этой смерти тоже есть смысл?
Квентин с отвращением взглянул на тело.
– Этот умер от кровавого поноса. Держитесь от него подальше. – Бледная кобылица проникла за городские стены. Неудивительно, что улицы почти опустели. – Безупречные пришлют за ним телегу.
– Не сомневаюсь. Но я спросил не об этом. Смысл есть у жизни, а не у смерти человека. Я тоже любил Вилла с Клетусом, но это их не вернёт. Ты ошибаешься, Квент. Наёмникам доверять нельзя.
– Они точно такие же люди, как и все остальные. Они жаждут золота, славы и власти. Вот во что я верю.
«В это, а так же в свою судьбу. Я принц Дорна, и в моих жилах течёт драконья кровь».
К тому времени, когда они отыскали пурпурный лотос, нарисованный на древней деревянной двери каменной лачуги, притулившейся среди точно таких же развалюх в тени великой жёлто-зелёной пирамиды Раздара, солнце уже скрылось за городскими стенами. Квентин, как и было сказано, дважды постучал. Из-за двери ответил грубый голос, проворчав что-то на неразборчивом диалекте Залива Работорговцев – ужасной смеси старого гискарского и высокого валирийского. Принц на том же языке произнёс:
– Свобода.
Дверь отворилась. Первым, из предосторожности, через порог шагнул Геррис, потом Квентин, Громадина шёл замыкающим. Сладковатый запах витавших в воздухе клубов дыма перебивала сильная вонь мочи, прокисшего вина и тухлого мяса. Внутри это место оказалось больше, чем выглядело снаружи. Оно простиралось вправо и влево в соседние пристройки, и то, что с улицы казалось дюжиной разных строений, на самом деле являлось одним длинным помещением.
В это время дня оно было заполнено меньше чем наполовину. Лишь несколько посетителей удостоили дорнийцев взглядом – кто скучающим, кто враждебным, а кто-то и заинтересованным. Прочие собрались в дальнем конце комнаты вокруг бойцовской ямы, в которой двое обнажённых людей полосовали друг друга ножами под одобрительные возгласы зрителей.
Квентин нигде не увидел тех, с кем он пришёл встретиться. Потом отворилась дверь, которую он поначалу не приметил. Оттуда появилась морщинистая старуха в тёмно-красном токаре, окаймлённом крошечными золотыми черепами. Кожа старухи была белой, как молоко кобылицы, а сквозь жидкие волосы просвечивал череп.
– Дорн, – произнесла она. – Моя Зарина, Пурпурный Лотос. Идти низ, там их найти. – Она приоткрыла дверь и знаком пригласила войти.
За дверью оказалась довольно крутая деревянная винтовая лестница. На этот раз первым двинулся Громадина, а Геррис стал замыкающим. Принц снова шёл посредине. «Это подземелье». Спуск был долгим и таким тёмным, что Квентину пришлось ощупывать каждую ступеньку, чтобы не свалиться. В конце пути сир Арчибальд вытащил кинжал.
Они попали в каменный зал в три раза больше заведения наверху. Вдоль стен, насколько хватало взгляда, выстроились ряды огромных деревянных бочек. Единственным источником света служили красный фонарь, висевший на вбитом в стену крюке, и чёрная сальная свеча, стоявшая на перевёрнутом бочонке, заменявшем стол.
Вдоль винных бочек прохаживался Кагго Трупобой со своим чёрным аракхом на боку. Милашка Мерис стояла в обнимку с арбалетом. Её глаза были холодны и безжизненны, словно пара серых камней. Едва дорнийцы вошли внутрь, как Дензо Дхан запер дверь и встал перед ней, скрестив руки на груди.
«Их на одного больше», – отметил Квентин.
Принц в Лохмотьях собственной персоной сидел за импровизированным столом, потягивая вино из чаши. В желтоватом свете свечи его седые волосы казались почти золотистыми, зато мешки под глазами своим размером напоминали седельные сумки. Принц был одет в дорожный плащ из коричневой шерсти, под которым поблескивала серебристая кольчуга. Явное вероломство или обычная предосторожность? «Старый наёмник – осторожный наёмник». Квентин подошёл к столу и произнёс:
– Милорд, в этом плаще вас не узнать.
– Ты про мои обноски? – пожал плечами пентошиец. – Всего-то рваньё… однако, это тряпьё вселяет в моих врагов страх, а на поле боя вид лохмотьев, развевающихся на ветру, прибавляет моим бойцам куда больше мужества, чем любое знамя. А если мне охота куда-то отправиться незамеченным, достаточно их снять – и я становлюсь скромным и неприметным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
