— Нет, — прервал чародей. — Я не собирался доказывать, что такой путь доступен каждому. Это очевидно и давно доказано. Не было нужды доказывать и то, что для определенного рода людей другого пути попросту не существует.
— Итак, — усмехнулся ведьмак, — выбора у меня нет? Придется заключить с тобой пакт, которому предстоит быть темой картины, и стать чародеем? Только из-за генетики? Ну-ну! Мне немного знакома теория наследственности. Мой отец, до чего я дошел с немалым трудом, был бродягой, невеждой, грубияном, авантюристом и рубакой. У меня может оказаться избыток генов от папочки, а не от мамули. То, что я тоже неплохо умею рубить и колоть, вроде бы подтверждает сказанное.
— И верно, — ухмыльнулся чародей. — Слушай, песок почти весь просыпался, а я, Вильгефорц из Роггевеена, магистр магии, член Капитула, все еще не без приятственности треплюсь с невеждой, рубакой и бродягой, сыном невежды, рубаки и бродяги. Мы обсуждаем вопросы и проблемы, которые, как известно, обычно обсуждают, сидя у костров, невежды, рубаки и бродяги. Например, генетику. Откуда ты вообще знаешь это слово, друг мой рубака? Из храмовой школы в Элландере, в которой учат читать по слогам и писать двадцать четыре руны? Что заставило тебя читать книги, в которых можно найти эти и подобные слова? Где ты оттачивал риторику и красноречие? И зачем? Чтобы общаться с вампирами? Ах, друг мой, генетический бродяга, которому улыбается Тиссая де Врие. Друг ты мой, ведьмак, рубака, привлекающий Филиппу Эйльхарт так, что у нее аж руки трясутся. Невежда, при одной мысли о котором Трисс Меригольд становится краснее мака. О Йеннифэр и не говорю.
— Может, и хорошо, что не говоришь. В часах действительно осталось совсем мало песку, можно песчинки пересчитать. Не пиши больше картин, Вильгефорц. Говори, в чем дело. Скажи просто и доходчиво. Представь себе, будто мы сидим у костра, два бродяги, запекаем на вертеле поросенка, которого только что сперли, и тщетно пытаемся упиться березовым соком. Я задаю простой вопрос. А ты отвечаешь. Как бродяга бродяге.
— И как же он звучит, твой простой вопрос?
— Что за договор ты мне предлагаешь? Какой пакт мы должны заключить? Зачем я понадобился тебе в твоем котле, Вильгефорц? В котле, в котором, сдается, уже начинает бурлить. Что здесь, кроме канделябров, висит в воздухе?
— Хм. — Чародей задумался или сделал вид, будто задумался. — Вопрос не прост, но попытаюсь ответить. Только не как бродяга бродяге. Отвечу… как один наемный рубака другому. Себе подобному.
— Ну что ж.
— Так слушай, друг-рубака. Намечается солидная драчка. Битва не на жизнь, а на смерть, поблажек не будет. Одни победят, других расклюют вороны. Говорю тебе, друг, присоединяйся к тем, у кого больше шансов. К нам. Других можешь бросить и наплевать на них. Им ничего не светит, так зачем же погибать вместе с ними? Нет, нет, друг, не кривись, я знаю, что ты хочешь сказать. Мол, ты — нейтрален. Мол, тебе до свечки и те и другие, ты просто переждешь заварушку в горах, в Каэр Морхене. Скверная идейка, дружок. У нас будет все, что тебе любо. Если же не присоединишься, потеряешь все. И поглотит тебя пустота, тщета и ненависть. Уничтожит наступающий час презрения. Будь же благоразумен и примкни к соответствующей стороне, когда придется выбирать. А выбирать придется. Можешь поверить.
— Поразительно, — паскудно ухмыльнулся ведьмак. — Как будоражит всех мой нейтралитет. Всем не терпится заключать со мной пакты и союзы, предлагать сотрудничество, втолковывать, что необходимо делать выбор и присоединяться к соответствующей стороне. Вильгефорц, ты напрасно теряешь время. В этой игре я тебе партнер не равный. Не вижу возможности оказаться вместе на одном полотне в Галерее Славы. Тем более — на батальном.
Чародей молчал.
— Расставляй, — продолжал Геральт, — на своей доске королей, ферзей, слонов и пешек, не обращая на меня внимания, потому что я на этой шахматной доске значу не больше, чем покрывающая ее пыль. Это не моя игра. Ты утверждаешь, что мне придется выбирать. Ошибаешься. Я не стану выбирать. Я подлажусь к событиям. Подлажусь к тому, что выберут другие. Я всегда так поступал.
— Ты фаталист.
— Да. Хоть это и еще одно слово, которого я знать не должен. Повторяю: это не моя игра.
— Неужто? — Вильгефорц перегнулся через стол. — В этой партии, ведьмак, на шахматной доске уже стоит черная ладья, намертво связанная с тобой узами Предназначения. Ты знаешь, о ком я, верно? Думаю, ты не хочешь ее потерять?
Глаза ведьмака превратились в щелочки.
— Что вам нужно от ребенка?
— Есть только один способ узнать.
— Предупреждаю: я не допущу, чтобы ее обидели…
— Есть только один способ сделать это. Я предложил тебе его, Геральт из Ривии. Обдумай мое предложение. У тебя впереди целая ночь. Думай, глядя на небо. На звезды. И не перепутай их с теми, которые отражаются в поверхности пруда. Песок в часах пересыпался.
***
— Я боюсь за Цири, Йен.
— Напрасно.
— Но…
— Поверь мне. — Она обняла его. — Поверь, прошу тебя. Не обращай внимания на Вильгефорца. Он — игрок. Он хотел тебя обмануть, спровоцировать. И частично ему это удалось. Но это не имеет значения. Цири — под моей опекой, а в Аретузе она будет в безопасности, сможет развить свои способности, и никто ей не помешает. Никто. Однако о том, чтобы она стала ведьмачкой, забудь. У нее иной дар. И иным свершениям она предназначена. Можешь мне поверить.
— Я верю тебе.
— Какой прогресс! А о Вильгефорце не думай. Грядущий день прояснит многое и разрешит массу проблем.
«Грядущий день, — подумал он. — Она что-то от меня скрывает. А я боюсь спросить. Кодрингер был прав. Я попал в дикую кабалу. Но теперь у меня нет выхода. Приходится ждать, что принесет грядущий день, который якобы прояснит многое. Приходится ей верить. Я знаю: что-то должно случиться. Подожду. И подлажусь к ситуации».
Он взглянул на секретер.
— Йен?
— Я здесь.
— Когда ты училась в Аретузе… Когда спала в такой же комнате, как эта… У тебя была куколка, без которой ты не могла уснуть? Которую днем усаживала на секретер?
— Нет. — Йеннифэр резко пошевелилась. — У меня вообще не было кукол. Не спрашивай об этом. Пожалуйста, не спрашивай.
— Аретуза, — шепнул он, осматриваясь. — Аретуза на острове Танедд. Ее дом. На многие годы… Когда она отсюда выйдет, будет зрелой женщиной…
— Прекрати. Не думай и не говори об этом… Лучше…
— Что, Йен?
— Люби меня.
Он обнял ее. Прикоснулся. Нашел. Йеннифэр, невероятно мягкая и жесткая одновременно, громко вздохнула. Слова, которые они произносили, обрывались, тонули во вздохах и ускоренном дыхании, переставали что-либо значить, рассеивались. Они умолкали, сосредоточивались на поисках самих себя, на поисках истины. Они искали долго, нежно и тщательно, боясь неуместной поспешности, легкомысленности и развязности. Они искали сильно и самозабвенно, боясь святотатственного сомнения и нерешительности. Они искали осторожно, боясь кощунственной грубости.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});