— Ах, ваше сиятельство, если бы вы были свидетелем того, что видел я.
— Что же бы было? Я благодарю судьбу, что меня в то время не было в Питере. — Однако, господин офицер, продолжайте свой рассказ.
— Государыня выезжает к войску. Григорий и Алексей Орловы идут подле стремени государыни, остальные вельможи остались на подъезде дворца. Войска, увидя государыню, грянули «ура!», государыня кланяется с своей приветливой, чарующей улыбкой. Она что-то громко говорит, но что именно, я не мог расслышать. В ответ на царицыны слова опять слышится «ура!». Государыня заметила, что у нее на шпаге не было темляка. И темляк был поднесен императрице портупей-юнкером Потемкиным.
— Который теперь состоит в генеральском чине и находится в большом фаворе. Так я говорю? — с улыбкой промолвил старый князь Полянский, обращаясь к своему гостю.
— Стало быть, вы слышали, ваше сиятельство, про этот случай?
— Про то, чем и как Григорий Потемкин в люди вышел, слышал. Он пойдет далеко. У Потемкина есть догадка, есть ум. А с умом и догадкой можно дело делать…
— Вы желаете, ваше сиятельство, чтобы я продолжал свой рассказ?
— О чем? О «Петербургском действе»? Нет, голубчик, не надо, не трудись… довольно и того, что мне сказал… Я устал и пойду отдохнуть… Ты побудешь у нас или уедешь?
— Если позволите…
— Оставайся пить чай… я ведь природный русак, люблю русские обычаи, поэтому пойду всхрапнуть после обеда часок-другой, а там и за чай примемся… Подожди меня у княжны Натальи… Надеюсь, с ней тебе не будет скучно? Я сам сдам тебя ей с рук на руки, — проговорив эти слова, князь ударил в ладоши.
Этим князь имел обыкновение звать камердинера, который постоянно должен был дежурить у дверей кабинета.
— Что приказать изволите, ваше сиятельство? — низко кланяясь, спросил вошедший в княжеский кабинет камердинер; это был высокий, худой, чисто выбритый старик с седою головой, в шитой золотом ливрее. Звали камердинера Григорий Наумович, он был душою и телом предан своему господину, которому служил не один десяток лет.
— Попроси ко мне княжну Наталью Платоновну.
— Слушаю, ваше сиятельство, — старик камердинер исчез.
Скоро в кабинет отца вошла или скорее впорхнула княжна Наталья.
Это была семнадцатилетняя красавица в полном смысле слова: стройная, высокая, с глубокими большими глазами; пушистые черные брови резко выделялись на матово-бледном лице княжны; вся фигура ее представляла какую-то античную красоту.
— Вы звали меня, папа? — спросила тихо у отца Княжна, бросая украдкой взгляд на молодого и красивого гвардейца.
— Да, да… Наташа, препоручаю тебе нашего гостя, развлекай его и занимай… Постарайся, чтобы он не скучал… А я пойду соснуть.
— Постараюсь, папа, — слегка улыбаясь, ответила отцу княжна и, обращаясь к офицеру Серебрякову, добавила:
— Пойдемте, Сергей Дмитриевич, на мою половину.
— Наташа, смотри же, занимай гостя, ведь он питерец… не поднял бы нас с тобою на смех…
— Ваше сиятельство, что вы изволите говорить? — с легким упреком воскликнул Сергей Серебряков.
— Шучу, шучу… Ведь ты мне, господин офицер, не чужой… С твоим отцом мы большими приятелями считались… и хороший был человек твой отец, пошли Бог ему царство небесное, правдивый, честный… теперь таких людей днем с огнем не отыщешь… другое время, другие нравы, другие люди.
IV
Князь Платон Алексеевич Полянский жил давно уже в Москве в своем огромном, что твой дворец, доме на Знаменке; к его дому примыкал тенистый сад с парком.
Широко и привольно жили в Москве старые родовитые бояре, имея одних дворовых по нескольку сот, из этих дворовых были у них музыканты, актеры, певчие и балет.
А какие балы и пирушки устраивали эти бары: заграничные дорогие вина лились рекой, а какие яства подавали… Любили поесть и попить баре давно прошедшего времени.
Князь Платон Алексеевич жил как-то особняком: ни балов, ни пирушек он не устраивал; сам почти никуда не выезжал и к себе никого не принимал. Называли его — кто «спесивым», а кто «скупердяем-гордецом».
Князь Полянский, ведя замкнутую жизнь, давно уже был не у дел.
Он занимал видное положение при дворе в царствование Анны Ивановны и умел ладить с немцами, хотя в душе и ненавидел их.
Когда на престол вступила державная дочь Великого Петра Елизавета Петровна, князь Платон Алексеевич удержался и при новой государыне, но только ненадолго. Он не сошелся с Разумовским.
Старый, родовитый князь считал его себе неровней, и чуть не в глаза упрекал Разумовского его происхождением, смеялся над ним, называя его «голосистым певчим».
Также князь Полянский не поладил с другими приближенными особами государыни; благодаря этому князь Платон Алексеевич попал в немилость, ему нечего было больше делать при дворе.
Князю Полянскому не преминули дать понять, что он тут лишний.
И вот волей-неволей пришлось ему покинуть не только двор, но даже и Петербург. Князь продал в Питере свой дом и переселился в Москву, благо у него был родовой «угол», как называл старый князь свой роскошный дом на Знаменке.
Нрав у князя Полянского был прямой, говорить правду-матку он не боялся; не любил кривить душою, не умел льстить, благодаря этому он не ужился при дворе.
К Москве, к московскому обычаю ему привыкать было нечего, Москву он любил; здесь князь считал себя дома.
— И сколько ни жил я в Питере, все думал, что в гостях нахожусь, право… Москва мне родной город; здесь у меня свой угол… а Питер мне не по нраву пришелся, да и я не по нраву Питеру, — так часто со смехом говорил князь Платон Алексеевич своим приятелям, которых и в Москве у него было не много.
Недолюбливали князя Полянского и в Москве; слишком спесив и надменен казался князь. Еще не любили его за то, что он замкнуто жил, не любил вести хлеб-соль.
Дворовых у князя Полянского было множество и делать им было нечего. Лакеев, поваров и горничных девок, а также кучеров считали десятками, и все они слонялись без дела из угла в угол.
Неплохо жилось дворовым; да и вообще князь Платон Алексеевич не притеснял крестьян, которых у него была не одна тысяча. Управляющим и приказчикам своим он воли не давал и доверия большого не оказывал. Живя в Москве, он, князь, исключительно посвятил себя хозяйству и с управляющих и приказчиков требовал во всем аккуратного отчета, и горе тому, у кого отчет был неверен: в каждой копейке подай отчет.
Князь Полянский хоть и не был скуп, но все же знал счет деньгам и на ветер их не бросал, как делали другие.
«Кто не убережет рубля, тот не стоит и копейки», — эти слова, сказанные Великим Петром, князь Платон Алексеевич хорошо запомнил и любил их повторять.
Кроме дочери Наташи у князя Полянского жила его родная сестра девица-вековушка, княжна Ирина Алексеевна, она была моложе брата только на пять лет.
Ирина Алексеевна хоть и считалась старой девой, но не была ворчунья, а умна, добра, снисходительна, не любила сплетен, пересудов и без ума любила свою хорошенькую племянницу Наташу.
Да и нельзя было не любить такую девушку, с незлобливым, чистым сердцем.
Княжна Наташа со всеми была добра, ласкова и снисходительна, особенно добра была она с дворовыми, а также с другими людьми, ниже ее поставленными.
Дворовые просто чуть не боготворили княжну, называли ее не иначе, как «святой».
На князя Платона Алексеевича временами находили вспышки гнева, тогда от его гнева страдал и правый, и виноватый — всем доставалось… В эту пору к князю никто не приступайся, всех он гнал от себя; только одна княжна Наташа умела своею лаской благотворно действовать на отца, умела его успокоить… До того князь Полянский гневный, грозно кричавший на весь дом, вдруг утихал и успокаивался… Нежные ласки дочери так на него действовали…
А как любил, как лелеял князь Платон Алексеевич свою дочь! Он, кажется, и жил только для нее одной.
Тем же платила и княжна-Красавица своему отцу.
V
Княжна Наташа провела Сергея Дмитриевича Серебрякова на свою половину, которая состояла из нескольких роскошно отделанных и не менее роскошно обставленных комнат.
С Наташей жила ее тетка, княжна Ирина Алексеевна, бывшая фрейлина императрицы Анны Ивановны.
— Ну, Сергей Дмитриевич, хоть папа и велел мне вас занимать, но я, право, не умею и не знаю, боюсь, вам со мною будет скучно, — с милой улыбкой проговорила Наташа.
— Что вы говорите, княжна, с вами разве может быть скучно?
— Но я ведь совсем не умею занимать…
— И не надо, княжна.
— Так вы меня занимайте, рассказывайте что-нибудь… Гость будет занимать хозяйку, — княжна весело засмеялась.
— Княжна, мне с вами надо поговорить, — после некоторого молчания тихо промолвил гвардеец Серебряков.
