Джоди обрадовался, когда они ушли. Он снял с гвоздя щетку и скребницу, отодвинул засов и осторожно вошел в стойло. Пони сверкнул глазами и круто повернулся, приготовившись ударить задом. Но Джоди дотронулся до его плеча, почесал ему крутую, выгнутую шею, совсем как Билли Бак, и сказал нараспев низким, грудным голосом: «О-о, коня-яш…» Пони мало-помалу успокоился. Джоди стал чистить его щеткой и скребницей, и скоро на полу накопился ворох вычесанных волос, а рыжая шерсть пони покрылась глянцем. Джоди никак не мог кончить, ему все казалось, что этого мало, что надо еще лучше. Он заплел гриву косичками, заплел челку, потом опять расчесал их и пригладил щеткой.
Джоди не слышал, как в конюшню вошла мать. Она пожаловала сюда сердитая, но, взглянув на пони и на возившегося с ним Джоди, вдруг почувствовала, как сердце ее наполнилось гордостью.
– А про хворост ты забыл? – мягко спросила она. – Скоро стемнеет, а дома ни щепочки, и куры не кормлены.
Джоди быстро сложил щетку и скребницу.
– Забыл, мама.
– Давай уговоримся так: ты сначала делай все свои дела, тогда ничего не забудешь. Если за тобой не приглядывать, ты теперь все будешь забывать.
– Мама, можно мне носить ему морковь с огорода?
Она подумала, прежде чем ответить.
– Ну что ж… Только молодую не рви, выбирай, которая покрупнее.
– От моркови шкура становится шелковистая, – сказал Джоди, и сердце у матери снова наполнилось гордостью.
С тех пор как на ферму привели пони, Джоди уже не дожидался, когда треугольник поднимет его с кровати. Он вставал прежде, чем просыпалась мать, одевался и тихонько шел в конюшню посмотреть на Габилана. В серой предрассветной тишине, когда земля, полынь, постройки, деревья были, как на негативе, в два цвета серебристо-серый и черный, Джоди, крадучись, шел к конюшне мимо дремлющих камней и дремлющего кипариса. Индюшки, забравшиеся на дерево, чтобы не попасться на зубы койоту, курлыкали сонными голосами. Поля серо поблескивали, словно тронутые инеем, и следы кроликов и полевых мышей четко виднелись по росе. Добродушные псы, еще не размявшиеся после сна, выходили из своих конур со вздыбленной шерстью на загривках и глухо ворчали. Потом, учуяв Джоди, оба они – Бой с толстым длинным хвостом и начинающий пастух Молодец – поднимали хвосты, приветливо помахивали ими и лениво возвращались каждый в свое теплое логово.
Все казалось таким необычным в эти часы, а путь к конюшне таким таинственным, словно продолжение сна. Первые дни Джоди было приятно мучить себя дорогой: а что, если Габилана не окажется в стойле или, еще хуже, что, если его там никогда и не было? Джоди терзал себя и другими сладостно-мучительными мыслями. А вдруг крысы прогрызли дыру в красном седле? Вдруг мыши обкусали Габилану весь хвост, и от него осталась теперь одна кочерыжка. Последние несколько футов Джоди летел во весь дух. Он отодвигал ржавый засов и входил в конюшню, но даже если дверь отворялась совсем бесшумно, Габилан все равно смотрел на Джоди поверх загородки. Габилан тихо ржал и бил передней ногой об пол, а в глазах у него светились красные искорки, словно там тлели угольки от дубовых поленьев.
В те дни, когда в поле шли работы, Джоди заставал Билли Бака в конюшне за чисткой и запряжкой лошадей. Билли становился с ним рядом и долго смотрел на Габилана и рассказывал Джоди много всякой всячины о лошадях. Он говорил, что лошадь больше всего бережет ноги, и, чтобы она перестала бояться за них, ей надо оглаживать копыта и лодыжки. Он рассказывал Джоди о том, как лошади любят, когда с ними разговаривают. С пони тоже нужно разговаривать и все ему объяснять. Билли не ручался, что лошадь поймет каждое сказанное ей слово, но сколько она всего понимает, даже представить себе трудно. Лошадь никогда не станет баловать зря, если она любит человека и этот человек все ей объясняет. Билли приводил много примеров. Вот, скажем, одна лошадь, бывало, чуть не падает – так уходится, а стоит ей только объяснить, что до дома недалеко, и она сразу приободрится. А другая однажды испугалась – и ни взад, ни вперед со страху; ездок объяснил ей, что бояться нечего, и вмиг все прошло. Во время этих утренних бесед Билли Бак нарезал штук двадцать–тридцать соломинок одинаковой длины и засовывал их за ленту на шляпе. Днем, когда ему хотелось поковырять в зубах или просто пожевать что-нибудь, соломинки всегда были под рукой.
Джоди слушал Билли Бака внимательно: он знал, да и по всей округе знали, что в лошадиных делах Билли мастак. У Билли был свой собственный конь – поджарый, головастый индейский пони, – и этот пони брал первые призы на состязаниях. Билли ухитрялся в один миг заарканить молодого быка риатой, захлестнуть его двойной петлей за один рог и спешиться, а дальше пони уже сам маял быка, как рыболов мает рыбу на крючке, не ослабляя риаты до тех пор, пока бык не падал наземь и не прекращал борьбы.
По утрам, почистив пони щеткой и скребницей, Джоди открывал загородку в стойле, и Габилан пролетал мимо него и несся из конюшни в загон. Там он описывал круг за кругом на галопе и иногда делал прыжок и опускался на все четыре ноги. Он замирал на месте, весь дрожа, поставив уши торчком, и в притворном испуге так косил глазом, что только белки сверкали. Потом, пофыркивая, подходил к колоде и погружал туда морду по самые ноздри. В эти минуты Джоди гордился своим пони – он знал, что о лошади судят по тому, как она пьет. Плохая лошадь касается воды одними губами, а хороший, горячий конь погружает чуть не весь храп, так, чтобы только можно было дышать.
И Джоди стоял, не спуская с Габилана глаз, и видел в нем то, что ему никогда не приходилось замечать в других лошадях, – ровную, сбегающую книзу мускулатуру на ляжках, жилы на крупе, стягивающиеся в узлы, как рука, сжатая в кулак, и глянец, который наводит солнце на рыжую шерсть. Видя вокруг себя лошадей всю свою жизнь, Джоди никогда особенно не присматривался к ним. Но теперь он замечал, что подвижные уши придают выражение морде, и не какое-нибудь одно, постоянное, а разные. Пони разговаривал ушами. По тому, как у него стояли уши, можно было судить о его отношении к той или иной вещи. Иногда они были вытянуты в струнку, иногда торчали врозь. Они прядали назад, когда он пугался или злился, устремлялись вперед, когда он вдруг настораживался или был чем-нибудь заинтересован, доволен; положение ушей в точности соответствовало его ощущениям.
Билли Бак сдержал свое слово. Ранней осенью приступили к тренировке. Начали с недоуздка, и это было самое трудное, потому что это было начало. Джоди держал в руке морковку, завлекал, заманивал ею Габилана и тянул его за повод. Сопротивляясь, пони упирался всеми четырьмя ногами, точно осёл. Но вскоре он постиг эту науку. Джоди ходил по всей ферме, водя за собой Габилана. Постепенно он стал ослаблять повод, и пони следовал за ним сам, без принуждения.
Потом началась тренировка на корде. Эта работа двигалась еще медленнее. Джоди стоял в середине круга, держа в руке длинную корду. Он щелкал языком, и пони шел по кругу шагом. Джоди щелкал языком во второй раз, пускал пони рысцой, потом в третий – и пони переходил на галоп. Габилан скакал круг за кругом, дробно стуча копытами, и безмерно наслаждался пробежкой. Потом Джоди кричал: «Стоп!» – и пони останавливался. Не много времени потребовалось на то, чтобы научить Габилана проделывать все это без запинки. И тем не менее бывали дни, когда он вел себя из рук вон плохо. Он кусал Джоди за ляжки, наступал Джоди на ноги. Бывало и так, что он прижимал уши и норовил ударить мальчика задом. И после каждой такой выходки Габилан пятился назад и словно смеялся, довольный сам собой.
Билли Бак плел аркан по вечерам, у камина. Все это время Джоди собирал конский волос в мешочек, и каждый вечер он сидел возле Билли и следил за медленно подвигающейся работой. Билли брал несколько волосков и, ссучив их ладонями, скручивал по две таких прядки и из них плел аркан. Закончив кусок, Билли катал его ногой по полу, чтобы он стал круглый и жесткий.
Тренировка на корде быстро шла к блистательному концу. Отец Джоди пришел однажды посмотреть, как пони по команде то останавливается, то снова идет по кругу рысью или галопом, и ему это не понравилось.
– Без малого дрессированный получается, – недовольно сказал он. – Не люблю дрессированных лошадей. Выделывают всякие фокусы, а… а благородства в них ни на грош. Что дрессированная лошадь, что актер – ни благородства, ни характера! – И отец добавил: – Приучай-ка ты его к седлу, так лучше будет.
Джоди со всех ног бросился в каретник. За несколько дней до этого он уже начал привыкать к седлу, кладя его на козлы для пилки дров. Он то укорачивал, то снова отпускал стремена и никак не мог установить нужную длину. Иной раз, сидя верхом на козлах, Джоди выезжал далеко за пределы каретника, увешанного по стенам хомутами, подпругами, уздечками. Поперек седла у него лежала винтовка. Мимо проносились поля – он смотрел на них и слышал цоканье копыт мчавшегося галопом скакуна.
