– Прочитай и подпиши каждую страницу.
Подозреваемый читал и, ухмыляясь, подписывал, потом передавал листки протокола адвокату. Адвокат читал более внимательно, проверяя правильность записей. То, что он читал уже после подписи подследственного, говорило об откровенной игре на время – кто кого пересидит. И обе стороны это прекрасно знали.
После подписания всего протокола Максимов выглянул в коридор. Требовалась подпись Оленина. Старший следователь стоял у торцевого окна здания, заложив руки за спину, и смотрел за стекло, словно увидел там что-то очень интересное.
– Николай Сергеевич! – позвал Слава.
Оленин обернулся и быстро направился к кабинету.
2
Максимов ушел.
Он, естественно, пытался расспросить следователя – что случилось? Любопытство любопытством, но не до назойливости же… Назойливость сразу вызывает недоверие. Знал Максимов, что не тот человек Николай Сергеевич, чтобы из-за пустяка так разволноваться. А волнение было заметно. И, конечно, не получил ответа. После ухода опера Оленин стакан за стаканом выпил почти полностью графин воды. Но подступившая к языку сухость от обильного возлияния не прошла. Вода с языка испарялась, как с раскаленной сковороды. Пар только что изо рта не шел.
Седой, к сожалению, практически никогда не давал ложной информации. Это Оленин знал хорошо. А нынешняя информация – очень важная – больно ударила по нервам. Очень уж она была неожиданной, очень уж она задевала Колю Оленина лично.
Он отлично знал, кто такой Хавьер – авторитетный уголовник. Очень жесткий человек, несговорчивый. Некоторое время контролировал сеть полулегальных публичных домов, но ему это быстро надоело. Куражу нет. Он не получал удовольствия от такого халявного зарабатывания больших денег. Чем Хавьер занимался в последние годы – неизвестно. С трудом верилось, что этот человек пенсионного возраста ушел все-таки на покой. Такие не уходят…
И вот сообщение Седого. В четвертый раз за год заказали Толстяка. Заказали через Хавьера. У того есть киллер высокой квалификации по кличке Сохатый. Согласно слухам, Сохатый хорошо погулял по городам России в последние несколько лет. Все заказы на исполнение принимает только Хавьер. Самого Сохатого никто из заказчиков не видел и не знает. В своем городе раньше не работал. Интересно, что толкнуло его на это теперь? Спортивный интерес? Профессиональная гордость? Трое не смогли, а он сможет? Или деньги уж очень хорошие? Да, за четвертое покушение должны платить по повышенному тарифу.
Оленин знал в городе только одного человека по кличке Сохатый. Он проходит по картотеке Российского УВД как амнистированный в конце восемьдесят восьмого года. Бывший старший лейтенант спецназа ГРУ Дмитрий Дмитриевич Лосев. Он же – Дым Дымыч, бывший командир взвода отдельной роты в Афганистане. Того самого взвода, где командиром отделения разведчиков закончил службу старший сержант Николай Оленин.
Если это тот Сохатый – хреново дело! Старший друг, учитель и командир.
За последние годы они встречались только однажды. Посидели в кафе, поговорили, выпили. И тихо разошлись. Не было у них той точки соприкосновения, которая могла бы сделать таких разнокалиберных людей друзьями в сегодняшней обстановке. Хотя внутренне их скрепляло чувство большее, чем простая дружба крепких физически и характером мужиков, – чувство причастности к братству афганцев. Но это чувство больше проявляется в экстремале, когда кровь готова в голове закипеть. Тогда вспоминаешь… В обыденности же один делает карьеру, а на карьере другого стоит давно уже жирный крест, похожий на тюремную решетку. И один мешает другому. Все очень просто, впрочем, как и всегда в этой жизни.
Виноват в таком положении вещей, конечно же, сам Оленин. По долгу службы ему приходилось встречаться с людьми самыми разными. Николай Сергеевич карьеру делал головокружительную. О нем уже начали говорить в высших сферах. «Вечный двигатель» в образе жены не давал остановиться ни на минуту. И этот «вечный двигатель» жестко потребовал – подумай, что будут о тебе говорить, если узнают, что дружишь с уголовником. Какое отношение будет на работе, у начальства?
Этот разговор произошел накануне встречи Оленина с Лосевым. И во время разговора с бывшим командиром слова жены постукивали в голове самозаводным часовым механизмом. Потому, должно быть, и не получилась беседа, не нашлось достаточно теплых слов, которые невидимо скрепили бы их, как это было там, в Афгане. И ни одному, ни другому не захотелось встретиться вновь.
3
Обедать Николай Сергеевич Оленин обычно ездил домой. Он любил свой дом, любил свою жену, которая ко времени его приезда, как правило, появлялась сама.
Татьяна умела удачно совмещать свой бизнес – ее фирма вела в городе большие строительные работы – с ведением домашнего хозяйства. У Татьяны Олениной были широкие связи во властных структурах еще с советских времен. А чиновники везде остались прежние, с прежними замашками и запросами. С ними ладить глава фирмы умела. Иначе было просто не выжить. Все ответственные городские и областные властные и околовластные люди, депутаты разных мастей желали иметь квартиры не хуже, чем у Олениных – шесть больших комнат в два этажа. Ну, естественно, кому-то по рангу хватало и трех комнат. У каждого свой вес в обществе. Они помогали Татьяне, Татьяна по мере возможности помогала им. Такой рэкет был взаимовыгодным и не носил потный запах беспредела. А от рэкета уголовного фирму прикрывал сам Оленин. Ему это было нетрудно – помог пару раз решить проблемы Совету ветеранов войны в Афганистане, в который он входил в качестве сопредседателя областного отделения.
Четыре комнаты квартиры были на третьем этаже, еще две на четвертом. Вход возможен с каждого, но верхней дверью пользовался только десятилетний сын, который, по сути дела, занимал один две верхние комнаты.
Татьяна была уже дома. Открыв дверь своим ключом, Николай Сергеевич почувствовал с кухни дразнящие запахи жареного мяса.
– Коля, ты? – крикнула жена, не отходя от плиты.
– Нет, это не я, – хмуро ответил Оленин, разулся и, не заглянув даже на кухню, прошел по толстому вьетнамскому ковру к себе в кабинет. Обычно он всегда сначала подходил к жене и она традиционно подставляла щеку для поцелуя.
Николай Сергеевич искал старую записную книжку, где когда-то был домашний адрес Лосева. Вообще Оленин всегда отличался особой аккуратностью и даже некоторой педантичностью. Старые вещи, в которых могла со временем возникнуть надобность, он не выбрасывал и обычно хорошо знал, где и что у него лежит. Но сейчас эта проклятая книжка не находилась.
Татьяна заглянула в дверь, опершись только о косяк плечом. Взгляд недовольный и вопросительный, смотрит как учительница на нашкодившего ученика. Николай Сергеевич говорить ничего не стал, продолжая резко выдвигать ящики письменного стола и секретера, ворча себе под нос. Эта его привычка ворчать всегда сильно раздражала Татьяну.
– Что-нибудь случилось? – спросила она наконец. – Может, помочь?
– Ты не видела зеленую записную книжку?
– Какую еще зеленую?
– Старая. Была у меня несколько лет назад… С глянцевым переплетом. Рисунок стертый. Там адрес очень нужный, не могу найти…
Татьяна недовольно пожала плечами. Ей не нравилось, когда муж проявлял характер. Хозяйничать в доме и повышать голос ей хотелось только одной.
– Я разве когда-нибудь интересуюсь твоими бумагами? Я такую даже не помню.
И торопливо ушла на кухню, где что-то зашипело на плите. Шаги ее толстый коридорный ковер глушил полностью.
Книжка не нашлась. А сам адрес Оленин элементарно забыл. Помнил только район и приблизительно улицу. Он был в этой квартире лишь однажды. На следующий день по возвращении из Афгана. Навестил мать Сохатого и оставил у нее фигурку из желтоватой слоновой кости – единственную вещь командира, которую не успели забрать офицеры военной прокуратуры. Небольшая, сантиметров двадцать в высоту фигурка изображала танцующую обнаженную женщину. Изделие явно не афганское. Ислам запрещает изображать животных и людей. Да и поза танца говорила, что сделано это в Индии. Память. Командир любил сидеть вечерами и рассматривать танцовщицу. Пальцем гладил ее. Но об этом Оленин не рассказывал матери. Он почти не разговаривал с ней, потому что не мог найти слов для объяснения ситуации. Да и сам ее толком объяснить не мог – даже себе. Мать, старая больная женщина, конечно, спрашивала. А он стеснялся случившегося и потому ушел торопливо. Сам Лосев в то время находился в ташкентском СИЗО. Ждал суда.
Это было двенадцать лет назад. Если бы он хоть раз за последние годы навестил командира, то смог бы сейчас найти дом. Все-таки память у бывшего разведчика хорошая, профессиональная. Но не довелось в гости сходить. Это было неприятно, потому что разыскивать по прокурорским каналам, обращать на себя чье-то внимание и связывать свое имя с именем Сохатого он пока, до конкретного выяснения, не хотел из осторожности. Случайностей бывает много. И любое нечаянно произнесенное слово, фамилия, прозвучавшая из его уст, может Оленину повредить. Завистников хватает и без того, и каждый надеется вовремя ногу подставить. Слишком быстро продвигается он по службе, чтобы не иметь врагов.
