— Вы что, новый учитель?
— Вы будете вместо старины Хэка?
— Неужто Хэкмен вправду уходит?
Ухватившись за первую фразу, произнесенную смелой толстушкой, я сказал: «Пожалуй, я зайду в учительскую» — и тут же выскользнул за дверь. Я был поражен. Когда я думал о школе, в воображении моем возникали ровные ряды столов и аккуратные, воспитанные, послушные дети. Но комната, из которой я только что вышел, скорее напоминала вертеп. Бедняга Хэкмен — как он мог с ними работать? Или такое поведение здесь — норма? Неужели и мне придется с этим мириться?
Одолеваемый беспокойными мыслями, я прошел по коридору к двери, за которой, судя по всему, находилась учительская. Неожиданно дверь открылась — и передо мной снова возникла рыжеволосая. С высокомерным видом она порхнула мимо меня и направилась к своему классу. Я посмотрел ей вслед: длинные рыжие волосы схвачены в «конский хвост», летающий слева-направо в такт ритмичному покачиванию бедер. Туманные намеки мистера Флориана начинали приобретать какой-то смысл — кажется, в этой школе действительно особые порядки.
Поднявшись в конце коридора на несколько ступенек, я оказался перед входом в учительскую. Дверь была открыта. Я увидел молодого человека, довольно крупного, бородатого, с бледным лицом.
Он сидел развалившись в кресле, сцепив на затылке пальцы рук. На нем были мешковатые брюки из серой фланели и здорово поношенный пиджак с кожаными заплатами на локтях и у запястий. Весь он был какой-то неопрятный, бордовая рубашка и желтый галстук с большим узлом ничуть дела не меняли. Он поднял голову, увидел меня и произнес:
— Так-так, еще один ягненок на заклание — или, лучше сказать, черная овца?
Он широко улыбнулся, довольный собственным остроумием, и показал мне пожелтевшие зубы — крупные и неровные.
Я всегда был человеком вспыльчивым, но с годами приобрел привычку сдерживаться — заставил себя. И сейчас посмотрел на него с готовностью и желанием не обижаться на шутку. Кажется, мне это удалось.
— Моя фамилия Брейтуэйт. Меня прислали к вам из отдела школ.
— Значит, вы новый учитель, — догадался он. — Надеюсь, вам с этими мерзавцами повезет больше, чем Хэкмену.
— Я думал, вы и есть Хэкмен — кто-то из ребят сказал мне, что он будет ждать их парламентера в учительской.
— Он ждал, секунд эдак десять, потом собрал манатки и был таков — Он ухмыльнулся. — Наверно, сейчас плачется в жилетку начальнику отдела школ.
— А что будет с его классом? — поинтересовался я.
В ответ он расхохотался:.
— Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться — этот класс достанется вам.
Пока я переваривал эту пугающую информацию, мой собеседник поднялся и вышел.
Некоторое время я стоял и смотрел на дверь. Все это никак не вязалось с моими представлениями о школе и слегка обескураживало. Но страшиться первых впечатлений и отступать я не собирался. Молодой человек, играющий в томную беспечность, его болтовня — скорее всего это просто поза. Наверно, при ближайшем знакомстве мое мнение о нем изменится. Будем надеяться.
Дверь открылась, и в комнату вошла высокая блондинка в хорошо подогнанном белом комбинезоне, который подчеркивал стройность ее фигуры. Лицо могло бы показаться заурядным, а тугой пучок волос на затылке — слишком строгим, но выручали серые глаза, большие и ясные, и красивой формы рот. Она улыбнулась и протянула мне руку:
— Здравствуйте! Вы новый учитель из отдела школ, да?
— Да, моя фамилия Брейтуэйт.
— А я — Дейл-Эванс, миссис Грейс Дейл-Эванс. Обязательно через дефис, он мне очень помогает, особенно когда в середине месяца я хочу произвести впечатление на своего бакалейщика. — Голос был низкий и приятный. — Со Стариком вы уже познакомились?
— С мистером Флорианом? Да, он предложил мне прогуляться по школе и поглядеть, что к чему.
— Детей вы уже видели?
— Мельком. По дороге сюда я забрел в класс мистера Хэкмена.
— Вон что! Ребята не сахар, это уж точно. Я веду у них домоводство, науку о домашнем хозяйстве. Науки тут, конечно, мало, стараюсь держаться с ними как раз по-домашнему.
Она разговаривала со мной, а сама в это время быстро собирала чашки, стоявшие на каминной полке, на полу, на подоконнике, и сносила их в маленькую раковину у дальней стены. Над раковиной висел «Эскот» — колонка для нагрева воды. Она принялась мыть чашки, и разговор продолжался под перезвон посуды.
— Некоторые учителя ничуть не лучше детей: где сидели, там и побросали свои чашки. Кстати, садитесь, пожалуйста.
Я сел и принялся наблюдать за тем, как ловко она орудует щеточкой для мытья, потом полотенцем.
— Преподаете давно?
— Не сказал бы. Собственно, это мое первое назначение.
— Ох-ох. — Она даже поморщилась. — К чему такой высокий слог? Мы называем это не назначением, а просто работой. — И она засмеялась, неспешно и мелодично, что, казалось, никак не соответствовало ее быстрой, энергичной речи.
— После армии?
— Да. Я служил в ВВС. Как вы догадались?
— Не знаю, что-то в вас есть такое. Обедать с нами останетесь?
— Еще не думал, но вели это принято, с удовольствием.
— Прекрасно. Если хотите, пока посидите здесь, в перемену познакомитесь с преподавателями. Вот-вот будет звонок. Еще увидимся. — Она вышла и тихонько прикрыла за собой дверь.
Я огляделся. Маленькая плохо прибранная комната, кругом — стопки книг. У одной стены — большой открытый шкаф, набитый спортинвентарем: футбольный и волейбольный мячи, сетка и ракетки для настольного тенниса, резиновые тапочки, боксерские перчатки, связки перепачканных спортивных брюк из хлопчатобумажной ткани. В холодном камине и вокруг него валялось множество окурков, на некоторых были следы губной помады. На другой стене — гирлянда из пальто, зонтиков, сумок. Семь или восемь кресел, два деревянных стула с высокой спинкой, большой стол посредине — вот и вся мебель. Воздух в учительской был какой-то затхлый — табачный дым смешался с запахом человеческих тел, — поэтому я встал и открыл два окна. Впереди я увидел разрушенную бомбами и выпотрошенную церковь, которая приткнулась среди заросших травой могильных плит и развалин. Ржавый железный забор отделял этот священный хаос от небольшого ухоженного парка с аккуратными цветочными клумбами, с множеством больших усыпанных листвой деревьев. Раньше этот парк принадлежал церкви — вдоль одной стены его тянулись ровные шеренги надгробных плит. Маленькие лужайки, клумбы, а под ними — чей-то давно преданный забвению прах. Между церковью и школой пролегала высокая кирпичная стена.
Я вышел из учительской, спустился на первый этаж и вскоре очутился во внутреннем дворе школы. Он был покрыт щебенкой и ужасно замусорен: кругом валялись смятые бумажные пакеты, огрызки яблок, конфетные обертки, куски бумаги. Внутренний двор, он же спортплощадка, огибал здание школы с трех сторон и имел в ширину футов двадцать — двадцать пять. Он был обнесен высокой стеной, которая, смыкаясь со стеной церковной, отделяла территорию школы от площадки старьевщика с одной стороны и от фирмы подрядчиков — с другой. Кроме того, в эту же стену упирались запущенные задние дворы дышащих на ладан многоквартирных домов, которые почти полностью отсекали школу от оживленной улицы. Было яркое летнее утро, но почти половина внутреннего двора находилась в густой тени, и атмосфера была какой-то гнетущей, словно в тюрьме. В центре двора стояло здание школы, прочное, построенное без всяких претензий, довольно обшарпанное, одной высоты с соседними зданиями. Во двор вели две калитки, прямо из переулков. Они были выкрашены в темно-зеленый отталкивающий цвет, как и домики с надписями «Мальчики» и «Девочки». Эти домики и мусорные ящики, словно понимая, что отнимают у детей драгоценное место для игр, притулились в разных углах двора.
Настроение у меня еще больше упало, и я вспомнил о своих школьных днях, проведенных в теплом, солнечном Джорджтауне, — там все было иначе. Там, в большой деревянной школе из нескольких корпусов, светлой и прохладной, окруженной большими затененными лужайками (где мы резвились, захлебываясь от удовольствия), и прошел дни, наполненные жаждой новизны, каждое мое достижение встречалось любящими родителями как личный успех, как повод для гордости. А что чувствуют дети лондонской бедноты, вынужденные приходить каждый день сюда, в этот каземат? Приносит ли им школа столько радости, сколько приносила в свое время мне?
Мысли мои прервал звон колокольчика, и тут же захлопали двери, раздался топот ног, зазвенели молочные бутылки, двор наполнился смехом и гомоном — дети выбежали на перемену. Я поспешно вернулся в здание и направился к учительской, но где-то на полдороге в темном пролете мне пришлось прижаться к стене — по ступенькам вниз неслась шумная ватага ребятишек, и меня оттолкнули в сторону, словно я был одним из них.
