Или к сопротивлению, или к жизни.
Ингвар чувствовал себя не просто сломленным. Не просто разбитым на куски, которые можно было бы ещё собрать и склеить. А перетёртым в пыль, уничтоженным.
«Как только откроют последнюю скобу, брошусь на них».
Уроки барона Шелли не пропадут даром. До сих пор Нинсон применял борицу только к подручным Финна, этого негодяя, чьи владения начинались за межой.
Нинсон собирался умереть в бою. Ну, или, чем Лоа не шутят, вырваться из этой передряги, Костистому проломить его умную голову, а Мяснику вогнать крюк прямо под массивную челюсть.
Мысленным взором он уже видел мощный пинок, которым отталкивает Костистого. Видел, как тот пролетает мимо стола, спотыкается о табурет, падает задницей на угли. Пролитая из фляги свекольная самогонка поджигает рясу.
Мясник смотрит на пылающего товарища. Кидается его тушить, вместо того чтобы привязать пленника. И получает удар окровавленным крюком, только что вынутым из плеча.
«Теперь мы с тобой одной крови, ублюдок…»
Вот он, крутой Великан, под героическую музыку во весь рост поднимается с пыточного трона и, победно ухмыляясь, размазывает по лицу кровь.
Но ничего не вышло.
Ноги не держали, а рука дёргалась, как перебитое крыло.
Мясник обнял пленника и поволок за Костистым, освещавшим путь охапкой лучин.
В стене попался ржавый факел с пустой корзинкой для ветоши.
Ингвар вспомнил борицу. Увидел, как выхватит факел и проломит голову Костистому, со всех сил ударив по маячившему впереди капюшону. Потом обратным движением воткнёт рукоятку в глаз Мяснику. Обыщет трупы, наденет рясу и попробует выбраться.
Пришли. Вот же дурень — надо было считать шаги и повороты, а не представлять побег. Впрочем, умей он вовремя отказаться от мечтаний, всё ещё был бы дельцом средней руки.
Глухая дверь с петлями толщиной в ладонь и замком, похожим на гирю для упражнений. Не дверь, а просто могильная плита. Доски такие толстые, а металлические полосы такие частые, что в этой камере пленника можно спокойно запирать с топором.
Просторное помещение без пыли и паутины. Блестит недавно вымытый пол. Чистое ведро с забытой на ободке тряпкой. В стене полка с огарком свечи, кувшином воды и огромной ковригой. Судя по запаху, сегодняшней выпечки. На полу толстый тюфяк со свежей соломой. Попона, пахнущая лошадью, вместо одеяла.
У Ингвара ещё достало сил удивиться, что в камере живёт кошка. Но он быстро понял, что тюремщики не видят зверька. Значит, это был его гигер.
Нинсон первый раз в жизни не узнал Уголька. Настолько призрак фамильяра был ободранным и запаршивевшим, едва живым. И только сверкавшие янтарные глаза напоминали то колдовское создание, что жило в больных костях Великана.
Руки и голову Великана сунули в колодки.
Затянули верёвку, обе половинки стукнулись друг о друга.
Нинсон остался сидеть.
Костистый гаденько пожелал спокойной ночи.
Мясник забрал с полки свежевыпеченную ковригу.
Хлопнула дверь. Прогрохотал засов. Пришла Тьма.
Глава 2 Темница — Призрак Фамильяра
Глава 2
Темница — Призрак Фамильяра
Ингвар не мог слышать разговора палачей.
Знал, что речь идёт именно о нём. Что там ковры на полу, гобелены на стенах, благовония в жаровнях. Слуги подносят вина и закуски. Выискивают место на столах, среди стеклянных кубков и ножей, книг и свитков, навигационных карт и разложенных рун.
Знал о том, что на расстеленный платок бросают предсказательные дайсы и вершат колдовство, а из чёрных зеркал слышатся голоса далёких собеседников. Догадывался о том, что эта застольная беседа решала его судьбу. Его и ещё сотен пленников, которые не понимали, почему служба поддержки задержала их.
Ингвар знал обо всём этом. Но не точно, а лишь в общих чертах.
Ворохом образов, которые мог уловить призрак фамильяра Уголёк.
Он зыбкой тёмной змейкой выполз из проклятых костей Великана. Жирным чёрным дымом вытек болью выломанного сустава. Просочился через рану в плече и сквозь дверь, не касаясь железных скоб. Проплыл крохотным грозовым облаком между пьяными палачами. Сжался в плотный комок матовой тьмы. Опустился на стол хлопьями тяжёлой сажи. Загустел треугольными чешуйками, превратившись в чёрную жабу о трёх лапах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Зажглись янтарные глаза.
Он не боялся, что его заметят. Никто не мог увидеть призрак фамильяра среди глиняных бутылей и липких кружек. Потому что Уголёк существовал только в мире Ингвара Нинсона, сумасшедшего сказочника. Это было его проклятие.
Призрак фамильяра, не видимый ни одному колдуну или лекарю, должен был свести Великана с ума. А костоломная лихорадка, вызванная поселившимся в суставах гигером, искалечить и приковать к постели.
Ингвар Нинсон ничего не знал о колдунье, наславшей проклятие. А окончательно не сошёл с ума только потому, что в замке барона Шелли подкармливал крысу с вырванным до позвоночника куском спины. То ли кипятком обварили, то ли защемило чем, то ли хищник ухватил, да зверёк выскочил в последний момент. К тому времени, как ослабевшая крыса попалась Нинсону на глаза, под шкуркой уже завелись зелёные мушки. Зверёк был обречён на смерть, несмотря на усилия сердобольного Великана.
Ингвар искупал крысу в настое целебных трав. А трудно сбережённую серебряную марку потратил на сильфум — чудодейственную травку, первую помощницу при грязных ранах. Нинсон не мог себе позволить воду из источника лугелы.
Сильфум изгнал жар и успокоил крысу. Но зверьку с потускневшей шкуркой и потухшим взглядом уже ничего не помогло. Хотя на сильфум надеялись даже при сильных заражениях. Много позже, взяв в руку настоящий сильфум, Нинсон понял, в чём было дело.
И что тот укроп, который ему продали под видом целебной травы, не помог бы в любом случае. И всё мягкосердечие пропало даром. Но именно тогдашним своим милосердием Ингвар объяснял себе, почему договорился с призраком фамильяра.
Ингвар с самого начала их односторонней дружбы принял гигера за странного, нуждавшегося в помощи крысёнка, потом за звериный дух, потом за призрак замученного зверька.
Так Великан сам себе объяснял присутствие странной тени, которую иногда мог ухватить уголком глаза. Особенно, когда резко поворачивался налево.
Других советчиков не было — никто другой не мог даже увидеть Уголька. Оттого Ингвар и считал своего дружка фамильярским призраком, случайно прибившимся к нему после смерти исконного колдовского хозяина. Вовремя не исчезнувшей иллюзией. Потерявшимся духом, что не нашёл свой ловец снов и заплутал.
Изначально фамильяр напоминал не то чёрно-бурую лисицу, не то блестящую ильку, не то крысу фантастических размеров.
Великан, почитавший Ишту, Десятую Лоа, в широте своего милосердия любил всех тварей, которых подкармливал во владениях барона Шелли. Вот и своё проклятье, заточённое в образ тёмного дымного зверька, он смог полюбить.
Полюбив — принять. Приняв — поименовать.
Насланную колдуньей хворобу, что обитала у него в костях, Великан нарёк Угольком. Почему-то он жил не в танджонах, где полагалось обитать призракам-паразитам или злым проклятиям.
Уголёк, столкнувшись с милосердием, не находил в себе топлива злости и постепенно учился принимать разные образы. Вначале, чтобы рушить разум Ингвара Нинсона, а потом, чтобы играть с ним, потихоньку учась у иных зверьков, прикормленных Великаном.
Оргоновый морок стал сказочнику спутником, сотканным из волглой мглы. Теперь Великан не мог отличить, происходило ли это с ним на самом деле. Было ли это воспоминанием о действительно случившихся событиях.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Или воспоминанием о сне.
Или и вовсе сном, принятым за воспоминание.
Может, то была какая-то сказка или давно прочитанная книга. Такая яркая, что образы представлялись живыми. И потом долго ещё снились… снились бы… если бы ему вообще снились сны…
На задворках Лалангамены, в подземной камере, мучительно умирал Великан Ингвар Нинсон.
