Путник точно знал, что осилит свою дорогу.
Достигнет своего горизонта, на краю земли или за этим краем.
К сожалению, имени мастера или названия скульптуры на постаменте не обнаружилось. Лютнист подумал, что непременно напишет балладу о Путнике: печальную, пронзительную, но с надеждой в финале. Той надеждой, что заставляла мраморные губы улыбаться. Не сейчас. Позже. Но – обязательно. Уходя с площади, он спиной чувствовал: статуя глядит ему вслед. Бродяга дважды оборачивался, пока город не скрыл от него площадь, завертев карусель по-новой. От роскоши рябило в глазах. Сейчас, в вечерней мгле, все краски были приглушены, контрасты сглажены – но как же должно сверкать это великолепие ясным днем! Часть зданий казалась знакомой: Венеция? Хенинг? Париж? Хольне? Память отказывала. И вообще, пора честь знать. В поле, под кустом, ночевать куда привычнее, чем посреди этого безлюдного величия.
И Петер Сьлядек решительно направился обратно.
* * *
Площади со статуями он больше не нашел, зато выбрел на знакомую аллею-улицу, где располагался Collegium Musicum с райским названием «Eden». Не попытать ли счастья еще разок? Ведь пестрый флейтист нашел же выход именно отсюда?
– Есть кто живой?
В фойе по-прежнему было пустынно и торжественно. Ни души. Бронзовые канделябры скорбно, но с достоинством истекают восковыми слезами. Пламя свечей отражается в полировке стенных панелей. Кажется: то ли пожар, то ли праздник с факельным шествием. Робея, Петер тронул одну из дверей, ведущих в глубину здания. Створки распахнулись мягко, без скрипа – и бродяга, ахнув, застыл на пороге. Зал показался ему раковиной улитки-гиганта. Строгие ряды роскошных, обитых бордовым бархатом кресел. Подлокотники блестят темным лаком. Ковровые дорожки. Три яруса балконов. Ложи для знати. Из пяти огромных люстр горела лишь одна – та гора хрусталя, что ближе к сцене. Но и этого хватало с избытком: не меньше сотни свечей сияли, искрясь и отражаясь в благородных гранях подвесок. Беззвучный, воплощенный в пламени гимн искусству. В ушах тихо возникла призрачная мелодия: скрипка, флейта, виолончель… Развитию темы чего-то не хватало, и вскоре Петер понял: не достает лютни.
Капризной Госпожи!
Он сам не заметил, как переступил порог. Стараясь идти как можно тише, медленно двинулся к сцене по центральному проходу. Из тьмы – к свету. Так, на цыпочках, приближаются к заветной мечте. Один раз сыграть в волшебном зале, и можно умереть со спокойной совестью. Даже во время краткого пребывания в консерватории маэстро д'Аньоло ни разу не довелось видеть ничего подобного. Вот где творится Музыка с большой буквы! Вот где выступают настоящие виртуозы, а не уличные побирушки, вроде всяких Сьлядеков. Вот где собираются истинные ценители искусства!.. Опомнившись, Петер затравленно оглянулся. Сейчас войдет служитель и прогонит в тычки! Но нет, вокруг дремала равнодушная тишина. Даже мелодия-греза умолкла. Остановившись у боковой лесенки, щурясь от режущего глаза сияния, бродяга увидел: на авансцене ждут четыре пюпитра с нотами. Позади каждого, на специальных подставках из черного дерева, лежали они: скрипка, виолончель и флейта.
Четвертая подставка пустовала.
Испуган, недоумевая, Петер снова огляделся. Свечи горят, ноты и инструменты готовы… Складывалось впечатление, что концерт вот-вот начнется! Нет малого: людей. Слушателей и музыкантов.
– Ну, это… значит… Эй! – пугаясь собственной отваги, вслух поинтересовался бродяга.
Голос прозвучал кощунственно громко, рокотом прибоя раскатившись по всему залу.
Нет ответа.
Окончательно расхрабрившись, Петер буквально взлетел на сцену. Сунулся туда, сюда, заглянул за кулисы – никого. Подошел к пюпитрам. На трех лежали незнакомые ему ноты. На четвертом, стоявшем возле пустой подставки, белели чистые листы. Да ведь это – приглашение! Шанс исполнить свою мечту, сыграть в настоящем Collegium Musicum, пускай даже перед безлюдным залом! Другого случая не будет. Чего ты ждешь, дурачок? Особого приглашения? Ангела с огненным мечом, который явится изгнать тебя из рая?!
Петер глубоко вздохнул и расчехлил Капризную Госпожу. Тронул струны: ну конечно, строй полетел, как всегда! Лихорадочно принялся настраивать инструмент, словно боясь опоздать.
Вроде бы, все. Можно начинать.
Играть перед пустым залом он робел. Наверное, даже больше, чем перед полным, будь в «Eden'е» аншлаг. Крепко зажмурился, воображая: слушатели рассаживаются в кресла. Невысокого мнения о собственной фантазии, вместо знатоков и ценителей он заполнял зал людьми, для кого играл раньше. Кого встречал в своих нескончаемых странствиях, о ком слышал из бесчисленных историй, рассказанных в корчмах и кабаках. Маг Марцин Облаз из Хольне. Сотник рубежной охраны Ендрих Кйонка. Фома Брут, испачкан могильной землей, засыпает с открытыми глазами. Гогочут усатые казаки, за версту разя сивухой. Пытливо глядит на «бамбино виртуозо» добрый маэстро д'Аньоли. Отец Игнатий с лицом деревянного идола. Раб Справедливости Стагнаш зажимает сочащуюся дымом рану. Суровый Ахилло Морацци-младший со шпагой на боку. Бешеный Вук Мрнявчевич со всей ватагой. Молчун Керим-ага. Подмигивает толстый Старина Пьеркин. Хмурятся сторожа Межи: Ченек и Мирча. Упрямая Сквожина с вилами. Слепой профессор из Каварренского университета привел толпу буршей. Пьян отчаянием Юрген Маахлиб (сейчас опять «Кочевряку» затребует!). Грузный Освальд ван дер Гроот. Узник адской тюрьмы Ганс Эрзнер. Угрюмый капитан-брабансон. Андреа Сфорца, безумец, пират и лекарь. Восторженно пускает слюни юный Ромео. Ослепительная Франческа Каччини. Загорелая непоседа Каролинка. Живое дыхание наполняло зал – еще! еще!.. – и Петер сам не заметил, когда родилась музыка.
Нищий бродяга, он играл для них, как для себя.
Один на один.
«Как в последний раз!» – ударила непрошеная мысль. Гнусная, дрянная, гадкая мыслишка! – тем не менее, ее горечь, будто желчь, отрезвила, вернув ясность рассудку. Разве можно играть так в последний раз в жизни! Да ведь он сгорит со стыда на том свете! Его сварят в котле рогатые черти, и поделом! Только сейчас, утонув в чудесной акустике дивного, настоящего зала, Петер узнал: как плохо он играет.
Несчастный, ты получил, что хотел.
Звук слоился, струны дребезжали. Голос Капризной Госпожи фальшивил, не достигая балконов. Инструмент растерялся, как и хозяин инструмента. Напевая баллады, Сьлядек заикался, промахиваясь не в такт. Это, с позволения сказать, искусство годилось для площадей и харчевен, унылых поминок и разудалых гулянок. Для кого он играл все эти годы? Для солдат и школяров, воров и гулящих девок, бюргеров и крестьян, ремесленников и бездельников. О да, им нравилось! Они платили гроши, угощали и требовали потешить их заскорузлые души. Но здесь, в Храме Музыки, цена его мастерству – ломаный грош.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
