– Что это? – спросил я.
– Это старая оправа «бычьего глаза» – эти засранцы и ее тоже выбросили из окна. – Клеопатра взглянула на башню и простирающееся над ней небо цвета индиго. – Сначала я хотела вырезать ее и повесить на дверь как напоминание о том, что должна сделать, но потом решила оставить на прежнем месте. Здесь она значит больше.
– Мне нравится ваш подход, босс, – сказал я. – Я тут приберусь, а вы отправляйтесь искать линзу. Мы вновь зажжем душу маяка.
Она промолчала, но на ее большие зеленые глаза навернулись слезы. Святой Петр внезапно появился на одной из ветвей «морского винограда» – ни дать ни взять очевидец величайшего исторического события. Наконец Клеопатра вручила мне ключ от двери башни.
В тот день я стал смотрителем маяка Кайо-Локо.
2 Песня океана
В Хартэйке, штат Вайоминг, еще до того, как Тельма Барстон вступила во владение ранчо, я жил на склоне горы с большой снежной шапкой на верхушке, в небольшом трейлере «Эйрстрим», украшенном пальмами и розовыми фламинго. Место для фургончика я выбрал неслучайно: здесь не было ни деревьев, ни линий электропередач. Только так я мог принимать четкий сигнал с небес.
Сигнал поступал через радиоприемник, принадлежавший еще моему отцу. Это был «Гэлликрафтер Эс-40Би» – коротковолновая модель, которую он купил в Сан-Франциско в день демобилизации из военно-морского флота. Папа вернулся в Вайоминг в цветастой гавайской рубашке и ковбойской шляпе и окунулся в гражданскую жизнь лесничим. Год спустя он женился на моей матери. В первый раз он увидел ее на родео. Она была чемпионкой по скачкам вокруг бочек. Пока отец заведовал местным парком из своей хижины в густой хвойной роще чуть в стороне от шоссе, мать управляла ранчо.
«Гэлликрафтер» был самым ценным приобретением моего отца. Это удивительное радио могло принимать не только кантри-музыку местной станции в Джексон-Хоул, но и полинезийские мелодии с его излюбленных Гавайев – надо было лишь перевести стрелку на большой зеленой шкале с левого боку и покрутить крошечную ручку с надписью «Чувствительность».
Еще в детстве он обучил меня, как настраиваться на мир – от пожарной башни на вершине горы до «Би-би-си» из Гонконга. Мне нравилось смотреть, как на индикаторе растет уровень сигнала, а электронные лампы начинают светиться ярче. Это, конечно, было само по себе красиво, но главное – это означало, что скоро музыка заиграет громче и исчезнут неприятные потрескивания.
Покончив с обязанностями на ранчо, я слушал радио и читал заметки в «Попьюлар Сайенс» о людях, принимавших радиосигналы золотыми пломбами в зубах. Я мечтал стать одним из них – этакой «радиоголовой». Увы, этого не произошло. Мои коренные зубы продолжают молчать, но радиоприемник отца я храню до сих пор. Именно по нему я услышал о сходе лавины. Она погребла его под собой, когда он пытался спасти выживших в авиакатастрофе в горах Биттеррут.
Несколько следующих дней отчаяния и оцепенения я засыпал взрослых вопросами, на которые они не могли или не хотели отвечать. Что произошло? Где он? Что мне делать?
Так и не дождавшись помощи, я решил вызвать отца по радио. Нужно мне было одно – высокая башня, откуда бы я мог послать сигнал на небо. Если бы у меня была достаточно высокая башня, рассуждал я, я бы до него добрался. Тогда единственный раз я убежал из дома. Мне было восемь лет, и хотя я жутко тосковал по отцу, я не злился; я просто старался оставаться на связи.
Я взял радиоприемник и отправился в путь, передвигаясь где автостопом, где пешком, где на лодке. Я побывал на всех высотных зданиях в штате Вайоминг. В итоге на секретной радиобашне Стратегического авиационного командования близ Шеридана меня схватила военная полиция. Удостоверившись, что я не иностранец, не шпион коммунистов, а просто маленький мальчик, потерявший папу, они отправили меня домой.
Моей матери ничего не оставалось, как рассказать всю правду: отец больше не вернется. Несколько недель я рыдал без остановки. Но однажды утром, лежа в своей комнате и слушая гавайские гитары на волнах из Гонолулу, я вдруг понял одну вещь. Радио по-прежнему оставалось для меня окном в мир – даже в тот, где папа был жив. Жизнь непредсказуема; есть множество вещей, которые можно увидеть и сделать, достаточно лишь настроиться на нужную волну.
Электронные лампы старого приемника жужжали и светились еще много лет, прежде чем я выдернул вилку из розетки и сказал себе, что настало время передавать, а не принимать.
Я жил в своем маленьком трейлере и работал ковбоем. Но в одни прекрасные выходные со стороны Альберты с грохотом пришел слепящий снежный буран. Когда на следующее утро буря двинулась дальше, я занялся расчисткой тропинки от трейлера к загону. Разгребая снег, я почти не обращал внимания на то, что делаю, как вдруг увидел раковину моллюска. Она вылетела из-под лопаты и упала в сугроб.
Я отшвырнул лопату и принялся аккуратно раскапывать снег руками – находка была редкой удачей и к тому же очень хрупкой.
– Будь я проклят, – пробормотал я, вытащив маленькую ракушку. Я осмотрел ее в лучах утреннего солнца и поднес к уху. Так учил меня делать старый шаман, подаривший мне ее еще в детстве. Лицо мое разгладилось улыбкой.
Раковина была моим талисманом удачи, но месяц назад она исчезла. В мой трейлер ворвалась банда енотов – они перевернули все вверх дном и удрали, прихватив из кухни связку радужной форели. Осмотрев место преступления, я с грустью обнаружил, что вместе с рыбой пропала с подоконника и моя раковина. Я рассвирепел; это недобрый знак.
Человека, подарившего ее мне, звали Джонни Красная Пыль. Он был старым приятелем моего отца. Они вместе воевали с японцами на Аляске во время конфликта, позже названного «Забытой войной», пережили пули и страшный мороз, а в награду за свои старания получили назначение на Гавайи, где и провели остаток военных лет.
После войны отец возвратился домой в Вайоминг, а Джонни отправился в резервацию в Восточной Монтане и взялся за свое старое ремесло шамана. Мы с отцом навещали индейца каждую осень во время ежегодной «Ярмарки Кроу» в Литл-Бигхорне, на которую собираются все племена. Папа верил в магию индейцев и передал эту веру мне.
– Талли, городские жители каждый год ходят к доктору на обследование, а парни из семьи Марсов подзаряжают свою полосу везения у Джонни Красной Пыли.
Больше всего мне запомнился наш с отцом последний визит. Мне только что исполнилось восемь, и до несчастного случая оставалось всего несколько недель.
Обычно в гостях у Джонни мы только и делали, что ели, рыбачили и смотрели ритуальные танцы. Но в тот год все было иначе. Однажды поздно вечером, когда смолк барабанный бой, Джонни Красная Пыль присел к тлеющему костру, взглянул на моего отца и сказал:
– Время пришло.
Следующее, что я помню, – я оказался в самой середине какой-то церемонии. Папа с Джонни курили длинную трубку. Джонни что-то пробормотал на неведомом языке, потряс своей сумкой вокруг моей головы и высыпал ее содержимое на землю.
Из нее вывалились деревянный геккон, хвосты гремучей змеи, когти медведя, наконечники для стрел, волчьи зубы, лунные камни и полосатая фиолетово-белая раковина моллюска. Ракушка упала прямо мне под ноги. Джонни взглянул на меня, улыбнулся и сказал:
– Подними ее.
Я подчинился.
– То, что ты сейчас держишь в руках, называется Strombus Listen, или раковина Листера.
Я посмотрел на прекрасную маленькую ракушку с фиолетовыми и белыми полосами вдоль всей поверхности до самого острия.
– Эту ракушку достали со дна Индийского океана, и как она попала в Вайоминг, по-прежнему остается загадкой, которую даже я не в силах разрешить. Но я знаю одно: если ты поднесешь ее к уху, произойдет нечто волшебное.
Дальше меня можно было не подначивать. Я приложил ракушку к уху и слушал дольше минуты.
– Что ты слышишь?
– Кажется, я слышу музыку.
– Я тоже такдумаю, – сказал Джонни Красная Пыль. – Это песня океана.
– Что-что? – переспросил я.
Старый индеец оторвал ракушку от моего уха и положил ее в карман моей рубашки.
– Когда придет время, поймешь, – ответил он.
Мы с папой вернулись на ранчо. Я тогда понятия не имел, о чем он говорит, и все же каждый вечер подносил раковину к уху и засыпал под ее песню, словно она была спасательным жилетом, а я тонул в море.
Все свои детство и юность я хранил эту раковину и за всю жизнь потерял ее лишь однажды. В то утро, когда я нашел ее в снегу, солнце светило с такой силой, что я ошущал его тепло каждой клеточкой своего тела. Ракушка была знаком.
Вечером того же дня к моему трейлеру подъехал один из ковбоев и передал мне записку от дочери Джонни Красной Пыли. Если я снова хочу увидеть старого индейца, мне следует отправляться в путь немедля.
Последний раз я видел его пять лет назад. Я приехал в Восточную Монтану на охоту и наведался в резервацию. Но на этот раз я нашел его не в резервации, а в госпитале для ветеранов в Бьютте. Его сморщенное высохшее тело безвольно лежало на кровати, укрытое от вечернего солнца застиранными простынями. Окна были задернуты темными шторами. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что кончина Джонни Красной Пыли таилась в пачке сигарет «Мальборо», лежавшей на прикроватной тумбочке. Лицо старика скрывала прозрачная кислородная маска.
