— У нас вилка нет.
— Где у вас?
— В армия. Только ложка есть.
Закурили. Он посмотрел на часы.
— У нас ат-бой. Спать ложатся.
— Давно служишь?
— Девять месяц.
— Дома знают, что ты едешь? Ждут?
Он засмеялся:
— Нет. Не писал, приеду — радоваться будут. Мама, отец. Жена ждет, дочка.
— Сколько же твоей дочке?
— Девять месяц, девочка.
— Так ты ее не видел еще?
— Зачем не видеть? Видел! Карточка видел, хароший девочка!
Он достал из маленького чемодана книжонку и стал читать. Это были туркменские стихи, книжонка была изрядно потрепана, некоторые стихи помечены.
— Это самый хароший, — говорил Раджеп, — везде с собой вожу. — Смуглое восточное лицо его светилось изумлением. Я взял книгу, прочел: «Магтымгулы». Он пробовал перевести мне стихотворение о любви и мучился, что я не понимаю.
— Гозел сен, гозел сен, — твердил Раджеп, — цветок ты, цветок.
— А вот это о чем? Переведи.
— Это о жизнь. Как жить. Жизнь дорога, длинный…
Я начал читать вслух, конечно, не понимая содержания, но звуки были очень красивы, упруго рифмовались, размер равномерно набегал, как волна…
— Еще, — просил Раджеп, — еще читай. — Глаза его светились; кажется, он был рад очень.
— В Ашхабаде я куплю тебе такую книжку. В Ашхабаде есть такой книжка. Ты будешь читать «Магтымгулы».
Поздно ночью регистрировали билеты в Ашхабаде на утро следующего дня. Спали в креслах. Тут я рассмотрел фотографии всех его родственников и жены, молоденькой туркменки в национальных одеждах.
— Красивая у тебя жена, — сказал я.
— Очень красивая.
Утром, до самолета, отправились в город. Многоликий Ашхабад залит солнцем. Помогаю выбрать подарки жене и родителям. Раджеп, по-видимому, относится к этому серьезно, волнуется, подолгу вертит в руках брошки, косынки. Кидается к каждому книжному магазину, ларьку. «Магтымгулы» нет. Это его расстраивает.
— Сколько книжек никуда не годных. Плохих книжек. Хорошей нет. Зачем так?
— Успокойся, Раджеп, у нас тоже не всегда купишь Пушкина.
Мне хочется сходить к русскому театру. Он терпеливо сидит со мной на скамейке в сквере. Курим.
На фасаде театра бездарный барельеф великого поэта. Здание маленькое, наверное, уютное внутри. Выходят артисты, я их сразу узнаю по манере держаться. Опять слоняемся по городу. Пытаюсь сфотографировать туркменок в национальном платье, они бегают стайками, отворачиваются. Еще полтора часа сидим в аэропорту. Рядом с нами две молоденьких туркменки. Раджеп заговорил с ними по-своему. Я жалуюсь.
— Так и не смог снять. Пугливые они какие-то у вас. Ну чего боятся?
Вдруг одна девушка протягивает мне бумажку, на которой написан адрес: Тувакова Нурбиби. Раджеп радуется.
— Вот видишь, не все туркменки боятся. Она хочет, чтоб ты ей написал письмо, как брат.
Девушка улыбается.
— Я учусь в университете, уже на третьем курсе, — говорит по-русски и почти чисто.
Я поднимаю аппарат и щелкаю. Она улыбается. Я снимаю еще. Мне кажется, она просто терпит.
— Я пришлю вам снимки.
— Обязательно пришлите и письмо напишите. — И она уходит на самолет, следующий в Ташаус.
— Она провожает свою сестру в Ташаус. Ведь ты ей напишешь письмо? — спрашивает Раджеп.
— Обязательно.
Летим в Мары. Под нами Каракумы. Жарко нестерпимо. Первое, что вижу, спускаясь по трапу, — верблюды.
— Ты ведь приедешь ко мне в гости, да?
— Конечно.
Тут какие-то знакомые встречаются Раджепу, и они кричат весело на своем родном туркменском. И он на минуту забывает обо мне. А меня уже ждет автобус, чтобы ехать дальше. Он вырывается из толпы, подбегает.
— А как по-вашему — моя любимая?
— Менин сойгулим! — почти кричит Раджеп и улыбается. Он счастлив.
— Ну, пока…
Сентябрь 1972 г. Ростов-на-Дону — Байрам-Али
Страшно подумать, что я мог не увидеть Мавзолей Исмаила, дворец Мохи-Хоса, минарет, медресе, мог не увидеть Бухару! Целый день бродили по городу, не чувствуя усталости, ели огромные арбузы на знаменитом Бухарском базаре и опять бродили.
Уже совсем стемнело, а мы плутали по узеньким улочкам, темным, запутанным; маленькие спрятанные двери, окна почти отсутствуют. Мужчины возвращались с вечерней молитвы.
Загадочный, жуткий в своей вечной тайне Восток. Наверное, надо здесь родиться, чтобы понять этих людей, эти города. Древнейшая культура и невежество — рядом, переплетаются и живут как одно целое… Я видел чудеса архитектуры, великолепные ансамбли, где солнце, казалось, было элементом композиции, переставал дышать и думать, только смотрел. Я разговаривал с мусульманином, который читает слушателям медресе арабскую литературу, и я видел темных, со столетним испугом в глазах женщин.
Это был один из тех дней, которые помнишь всю жизнь, помнишь какой-то особенной памятью чувств.
22 октября 1972. Бухара
Был на концерте Ростроповича. Исполнялись Шостакович, Бриттен, Мессиан. Всегда надо слушать музыку, особенно прекрасную музыку. Из всех искусств самое философское — музыка. На великой музыке можно выверять жизнь.
В антракте В.И. познакомил меня с этим великим музыкантом. В жизни он оказался очень простым и общительным. После концерта вместе ехали домой в машине В.И. Было много интересного рассказано, а я смотрел на виолончель, вернее на футляр, который он ласково обнимал рукой, как женщину.
Кисловодск. 8 ноября 1972
1973
Еще одна нелепость моей жизни. Оказался в Волгограде. Еще бы немного, и я бы там работал. Театр, правда (за исключением прекрасного здания), ужасный. И город меня напугал. Я не знал, что буду делать там, все такое большое и жирное. Это только Волге хорошо быть широкой.
25–28 марта. Волгоград
Первую запись в этом очаровательном блокноте делаю на борту самолета Мин. Воды — Ростов. Что-то много летаю последнее время. Несколько дней назад вернулся из Волгограда. Посмотрел там несколько спектаклей в ТЮЗе. Говорил с глав. режиссером, директором. Меня там ждут с 15 апреля. А мне все не верится, что это всерьез, хотя уже подал заявление об уходе (3 апреля); имел длительную беседу со своим теперешним директором и реж. Долго и бесполезно. Говорили о том, как я нужен театру и как театр этот нужен мне. О перспективе, о планах на меня лично. Умом я их, кажется, понимаю и со многим даже согласен. Ну, вот заработали винты, сейчас взлет. Милую Настеньку оставил в Кисловодске у бабушки. Как здорово мы с ней путешествовали, теперь не скоро увидимся, а я уже скучаю. Как-то все сложится, интересно. Очень не хочется терять Ростов. Привык к этому городу и людям. Но жить в ТЮЗе больше не могу. Волгоградский — это, конечно, временно, только чтобы уйти из этого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
