Исчисляя свои обязанности, толстяк, отложив нож и вилку, поднял руки и стал загибать свои жирные пальцы один за другим, так что, в конце концов, против племянника были подняты два широкие здоровенные кулака.
— Ах ты, американец! — рассмеявшись, проговорил племянник.
— Да, будешь американцем, когда людей — раз-два, да и обчелся, — сказал толстяк, опять порывисто принимаясь за еду. — Вы вот там, в Питере, в канцеляриях сидите, на парадах журавлиным шагом выступаете, а есть-то вам, поди, нужно приготовить?.. Мы вот здесь и работай, чтоб на всех вас хлеба хватало, чтоб мужики подать вносили вам на жалованье. Не работай мы здесь, у всех у вас дела-то безнадежны бы стали.
Алексей Иванович говорил по-французски не бойко и поминутно прорывался русскими фразами. Это заметно беспокоило Софью Петровну, и она, наконец, сказала:
— Пойдемте пить кофе на террасу, там можно свободнее говорить…
Все встали и пошли на большую террасу, где среди цветущих растений стояла мягкая и удобная мебель. Прокофий принес кофе и оставил господ одних.
— Ну, теперь, Алексис, ты можешь не стесняться, — сказала Софья Петровна с добродушной и снисходительной усмешкой.
— Да я, матушка, и там не стеснялся, — наивно ответил Алексей Иванович. — Или ты думаешь, что твои люди не знают лучше тебя твоих дел? Слава богу, до нынешней весны твоей же Елены Никитишны братец делами твоими под моим присмотром управлял. Тоже, бывало, придет и чуть не ревет дурак: «Как же, говорит, закладывали имение, чтобы машины купить, чтобы постройки сделать, а ухлопали все на балы да на домашние спектакли!..» Как же, матушка, твоей-то челяди не знать твоих дел, на глазах у всех мотали…
— Алексис, пощади! — ведь мне двух дочерей надо было выдать, — с упреком сказала Мухортова.
— Так и надо было для этого мотать? Может быть, они бы скорее вышли замуж, если бы имение-то было в порядке…
Егор Александрович, откинувшись удобно на мягком кресле, подравнивал в это время крошечным ножом свои красивые ногти. Приподняв немного голову и устремив тревожный взгляд на дядю, он спросил:
— Так что же теперь придется делать, если дела в таком состоянии?
— Поселиться здесь придется, работать, да прежде всего вот это вышвырнуть вон, — ответил Алексей Иванович, проводя рукой в воздухе.
— Что это?
— А вот эти все камелии, азалии, рододендроны… Тьфу! и не выговоришь даже!.. Теперь не оранжереи, не парники, не теплицы нужны, а хлеб да капуста…
Софья Петровна презрительно усмехнулась.
— Ты говорил еще о другом исходе, — заметила она. — Я говорила об этом Жоржу…
— Ах да, женитьба на Протасовой! — в один голос воскликнули дядя и племянник.
— Что ж, это дело! — сказал дядя.
— Я ее почти не знаю, — раздражительно заметил племянник.
— Ты же играл с нею в детстве, потом ты ее видал у Барб, Жорж, когда Протасовы приезжали в Петербург, — сказала мать. — Протасов, правда, из купцов вышел в люди…
— Ошибаешься, матушка, просто из сиволапых мужиков, — поправил дядя.
— Но она очень милая особа, образованна, богата, — продолжала генеральша, как бы пропустив мимо ушей замечание Алексея Ивановича.
— Ты напрасно перечисляешь ее достоинства, я все равно могу жениться только по расчету, — холодно сказал сын. — Ты знаешь, что моя сердечная привязанность уже помещена в другие…
— Жорж! — с укоризною воскликнула мать. — Я тебя просила не говорить об этом! Я этого не знаю, не вижу, не хочу видеть! Зачем ты хочешь мучить меня?
Она в волнении обратилась к Алексею Ивановичу и начала жалующимся тоном будирующей институтки:
— Ну, рассуди сам, Алексис, зачем мне знать все эти пошлости и шалости? Мало ли их у каждого из вас, противных мужчин?
— Сюзетка какая-нибудь завелась? — спросил Алексей Иванович.
— Ах, нет, — с тяжелым вздохом сказала генеральша. — Хуже! Я очень, очень недовольна Жоржем в этом случае… Уж если начали говорить, то надо говорить все… Видишь ли, мы изволили соблазнить Полину…
— Какую Полину? — спросил Алексей Иванович.
— Ты помнишь, дочь Прокофия. Ты ее видел… Я любила и люблю эту девушку, как родную. Сажала ее в классную, когда студент учил моих Барб и Зизи. Думала пристроить за какого-нибудь чиновника. Ведь дядя Жак мог бы найти в своем министерстве такого чиновника. Приказал бы там кому-нибудь… И вдруг слышу, что Жорж изволит дурачиться с нею…
Софья Петровна говорила теперь таким тоном, как будто жаловалась маленькая девочка на то, что ее обидели.
— Что же, жениться намеревался? — спросил со смехом Алексей Иванович…
Егор Александрович вспылил.
— Тут шутки вовсе неуместны! — проговорил он. — Люди в моем положении на горничных не женятся. Но я нисколько не скрываю, что я ее очень люблю…
— И соблазнил ее обещаниями жениться? — спросил дядя.
В глазах молодого человека сверкнул недобрый огонек. Генеральша пожала плечами.
— Она вовсе на это и не рассчитывала сама… Да и никто об этом не думает… но мне неприятно, что это в моем доме.
— Ну, не новость… Это только свидетельствует, что Егорушка по дедушке пошел, — сказал Алексей Иванович.
Мухортова вздохнула и покачала головой с упреком.
— Ты, Алексис, смотришь на все ужасно легко. Тогда были другие времена, другие нравы. Тогда на это никто не обращал внимания. Теперь дело другое. Я ужасно, ужасно опечалена этой историей…
— Выдать ее замуж, вот и все, — решил толстяк.
— Она ни за кого не пойдет, — решительно заметил Егор Александрович, не отрывая глаз от подчищаемых им ногтей.
— Пойдет! — сказал дядя не менее решительно. — Да это пустяки. Нужно прежде всего самому на что-нибудь решиться, иначе ведь по миру придется идти. Теперь вам нужно ухлопать не один десяток тысяч, чтоб выкупить имение и привести в порядок хозяйство, а эти деньги на земле не валяются. Протасов будет рад отдать за тебя дочь…
— Я думаю! — сорвалось с языка Егора Александровича презрительное восклицание.
— Ну, ты о себе-то много не мечтай! — сказал Алексей Иванович. — Таких-то женихов много, смазливых голышей, но не у всех есть дяди Жаки, министры. Вот что важно для Протасова. Он банки устраивает, он подрядов ищет. Потому-то ты для него и находка. Ему все равно на взятки нужно ухлопать десятки тысяч, так лучше их зятю отдать и через него заручиться протекциями.
Генеральша не то с скучающим, не то с брезгливым выражением проговорила:
— Барышники вы здесь какие-то!
— Ну да, а вам бы только готовые пенки со всего снимать! — ответил Алексей Иванович. — Впрочем, дело не в том. А вы скажите, когда мне к вам Протасовых привезти? Нужно ковать железо, пока горячо. Закинет Протасов удочку в министерстве, дав взятку, тогда вы на кой черт?
Генеральша нетерпеливо передернула плечами.
— Я думаю, самое лучшее зазвать к нам девочку с одной из ее теток послезавтра на обед. Вы тоже приедете. Ты-то, впрочем, уже видаешься с ними?..
Мухортова утвердительно кивнула головой.
— Ну, и отлично. Надо только вот его свести с барышней поближе… Устрою обед, приглашу их, вы приедете и начнем варить кашу.
Егор Александрович горько усмехнулся.
— Не худо бы и меня спросить, — заметил он.
— Чисти, Егорушка, ногти, а уж дело-то мы будем делать, — ответил Алексей Иванович, похлопывая его по плечу. — Кушать тебе надо, да и вкусы-то у тебя, поди, изысканные… Чистое это божеское наказание, когда денег в кармане нет… Я вон, как вол, стал работать ради этих вкусов…
III
День приезда молодого барина был тревожным днем в мухортовском доме. С утра пришлось все мыть и чистить, потом был завтрак, к обеду приехали жена, сын и дочери Алексея Ивановича и только часов в девять все смолкло. Гости разъехались, генеральша удалилась на свою половину. В деревне она обыкновенно ложилась очень рано: ляжет в постель, призовет кого-нибудь из приживалок, побеседует с ними, пока Елена Никитишна убирает ее платья, потом милостиво отпустит словоохотливых женщин, возьмет французский роман и в тишине, при мягком свете лампы, укрывшись розовым шелковым одеялом, вся в кружевах, читает далеко за полночь, уносясь воображением то в Париж, то в Лондон, то в девственные леса Америки. Где-где она ни побывает в иную ночь и каких приключений ни насмотрится. Иногда ужас охватывает ее, когда она вместе с героями романа попадает в руки злодеев; порою льются из ее глаз горячие слезы, когда страдает угнетенная невинность; подчас же всю ее охватывает такое сладостное чувство, когда романический он хватает романическую ее в свои объятия, впивается в ее уста своими страстными устами и влечет ее в укрытый от любопытных взоров уголок, — и кажется ей, генеральше Мухортовой, при виде таинственных точек в романе, что она сама еще может увлечься, что в ней еще не все угасло…
