— На тех, кто, как мы с тобой, терпеливо ждет и наконец находит настоящего спутника жизни, нисходит счастье с небес, — говорил он, и в эти минуты Харуко уже не вспоминала о прошлом.
Харуко щедро делилась с Кухара свойственной ей добродетелью, и все говорило за то, что их семье суждено испытать огромное счастье.
Однажды Кухара без всякого умысла спросил:
— Ты не замечала, что некоторые места в предсмертном письме твоего двоюродного брата выглядят несколько странно?
— Может быть, раз вы об этом говорите, — голос Харуко звучал непринужденно.
— Так оно и есть! Дело в том, что в больнице, где он содержался, работает приятель моего друга, и я обратился к нему с просьбой выяснить обстоятельства смерти твоего двоюродного брата. Оказывается, он находился в состоянии крайнего нервного истощения с симптомами психического расстройства. Мне известен и диагноз этого заболевания. Судя по всему, его самоубийство не было связано с неразделенной любовью к тебе. Просто он потерял надежду на выздоровление — у него ведь были повреждены легкие, — да к этому еще добавилась психическая болезнь, и он не выдержал. Такой уж нестойкий оказался у него характер. И никакой твоей вины в его самоубийстве не было.
— Когда вам все это удалось выяснить?
— Давно.
— Противный, почему же вы так долго молчали? — Харуко ясными глазами поглядела на Кухара и вдруг подумала: знай я об этом раньше, может быть, и не расстроилась бы наша свадьба с Катакири.
Эта мысль так поразила Харуко, что она постаралась скрыть свое замешательство за печальной улыбкой.
— И все же не будем забывать: благодаря этому сумасшедшему мы поженились, — самодовольно сказал Кухара.
— В самом деле!
— Ты, Харуко, воистину настрадалась, и я за это еще больше уважаю тебя…
С той поры Харуко пыталась вновь приукрасить воспоминания об умершем двоюродном брате. Она теперь как бы заново видела море в летнюю пору и снежные горы зимой.
Но то, что можно было назвать ниспосланным ей свыше даром приносить счастье, кажется, пошло на убыль.
Письмо о родинке
Минувшей ночью мне приснился занятный сон о родинке.
Надеюсь, Вы сразу поняли, о какой родинке идет речь? О той самой, из-за которой Вы столько раз ругали меня. Она у меня на правом плече, точнее сказать, там, где плечо сходится с шеей.
— Она у тебя побольше, чем черный соевый боб. Гляди, будешь часто трогать — еще росток появится, — поддразнивали Вы меня. И правда, она не только большая, но и, что редкость для родинок, разбухшая.
С детских лет я привыкла, ложась в постель, теребить ее. Какой я испытала стыд, когда Вы впервые заметили у меня эту привычку! Я так расплакалась, что даже перепугала Вас.
— Саёко, ты опять за свое! Будешь трогать — она начнет расти, — бранила меня мать, но то было в пору моего девичества, лет четырнадцать, а то и пятнадцать тому назад. Потом я теребила родинку, лишь когда оставалась одна, и делала это непроизвольно, по привычке, которую и привычкой нельзя было назвать, поскольку я о ней забывала.
Какой же я — в ту пору не столько жена, сколько девушка — испытала стыд, когда Вы заметили мою привычку и упрекнули меня… Мужчинам этого не понять, мне было не просто стыдно — я решила, что случилось непоправимое, и подумала: как ужасно супружество!
Мне показалось, будто мои тайны разом обнажились перед Вами. Из страха, что Вы способны раскрыть и все мои будущие тайны, мне и самой пока еще неведомые, я не находила себе места.
Когда Вы засыпали — а Вы засыпали сразу, — мне становилось грустно, одиноко, в то же время я испытывала облегчение, и тогда рука моя помимо воли тянулась к родинке.
«Успокойся, больше родинку не трогаю», — хотела я написать матери и сразу почувствовала, как краска стыда заливает щеки.
— Далась тебе эта родинка! — бросили Вы мне однажды в лицо резкие слова. Я согласилась тогда с Вами, даже кивнула радостно, а теперь думаю: если бы Вы проявили хоть чуточку любви к этой моей несчастной привычке! Родинка ведь и не доставляла мне особых хлопот: ну кому придет в голову заглядывать мне за воротник! Правда, есть еще такая поговорка: девушка с тайным изъяном точно комната на замке — заглянуть так и тянет, но разве моя родинка была так велика, что казалась изъяном?!
И все же откуда у меня появилась привычка теребить родинку?
И почему эта привычка так Вас раздражала?
— Опять, опять! — в который раз сердились Вы и спрашивали:- Кстати, почему ты теребишь ее левой рукой?
— Левой?.. — недоумевала я, потому что прежде никогда об этом не думала. — В самом деле! — Я невольно поглядела на свою левую руку.
— У тебя родинка на правом плече. Разумнее теребить ее правой рукой.
— Верно, — восклицала я и правой рукой тянулась к родинке, — Нет, как-то неудобно…
— Что же тут неудобного?
— Левой получается более естественно.
— Разве правая не ближе?
— Ближе, конечно, но… это не та рука.
— Не та рука?
— Не та. Одно дело, когда хочешь дотронуться до шеи спереди, а другое — когда сзади. — В ту пору я уже перестала безропотно соглашаться со всем, что бы Вы ни говорили. Но, отвечая Вам, я вдруг заметила, что, протягивая левую руку к правому плечу, я словно обнимаю себя и в то же время как бы отстраняюсь от Вас. Как нехорошо, подумала я и ощутила укор совести. — Но почему нельзя дотрагиваться до родинки левой рукой? — как можно мягче спросила я тогда.
— Правой ли, левой — все равно это плохая привычка!
— Да.
— Сколько раз тебе говорил: сходи к врачу, он тебе ее выжжет.
— Нет, это неприлично.
— Говорят, это делается очень просто.
— И есть люди, которые ходят за этим к врачу?
— Сколько угодно!
— Но, наверно, это те, у кого родинка на лице. А если там, где у меня? Ну подумайте, ну зачем мне к врачу? Я приду, а он сразу догадается и скажет: должно быть, это ваш супруг посоветовал?
— А ты ответишь врачу, что у тебя, мол, привычка теребить родинку.
— Будьте же снисходительны, — досадовала я, — стоит ли раздражаться из-за какой-то родинки! Да и кому она мешает?
— Я ничего против нее не имею. Только не тереби.
— Я не тереблю ее нарочно!
— Ну и упрямая же ты! Сколько ни прошу, никак не избавишься от вредной привычки.
— Я стараюсь. Даже рубашку с тугим воротом надевала.
— Поносила и перестала. Разве не так?
— Но что дурного в том, если я ее трогаю?
— Ничего дурного в этом, видимо, нет. Просто глядеть неприятно — вот я и прошу: перестань!
— Почему же Вам так неприятно?
— Я должен тебе еще объяснять почему? Незачем ее теребить — это плохая привычка, и лучше с ней покончить — вот и все!
— А я и не возражаю!
— Когда ты теребишь родинку, у тебя появляется какое-то отрешенное выражение на лице. И вид у тебя несчастный, жалкий вид!
— Жалкий?.. — И в душе моей отозвалось: может быть, и я согласно кивнула. — Отныне, если я начну трогать родинку, ударьте меня по рукам.
— Договорились. Но тебе должно быть стыдно, что ты сама вот уже два или три года не способна справиться с ничтожной привычкой.
Я промолчала, раздумывая над тем, почему показалась Вам «жалкой». Нет спора — облик женщины, когда она тянется через грудь рукою к родинке на шее, дышит трогательной печалью. Здесь не приличествует великолепное слово «одиночество», она, наверно, в самом деле выглядит жалкой — и одновременно забывшей обо всем на свете, кроме себя. И должно быть, в те минуты я казалась Вам маленькой гадкой женщиной, упорно старающейся защититься от Вас. Вы справедливо заметили: у меня появлялось какое-то отрешенное выражение на лице. Тогда между нами словно разверзалась бездна и я уже была не способна сполна раскрыть перед Вами душу. Привычка эта у меня с детства, и, когда я невольно дотрагиваюсь до родинки, я как бы теряю над собой власть, и по моему лицу сразу можно угадать мое настроение и истинные чувства.
Вы наверняка испытывали ко мне неприязнь, иначе не изволили бы придираться к безобидной женской привычке. Будь Вы мною довольны, Вы бы попросту посмеялись и не принимали ее так близко к сердцу.
Иногда я думала: может, есть на свете мужчина, которому понравилась бы моя привычка, и ужасалась недостойной мысли.
Вначале, обнаружив мою привычку, Вы, по-видимому, заговорили о ней из любви ко мне. Я и теперь не сомневаюсь в этом. Но когда отношения между женой и мужем осложняются, даже такая незначительная мелочь начинает пускать глубокие и зловредные корни. Ведь в настоящем супружестве муж и жена свыкаются с привычками друг друга. Бывает, правда, что они так и не могут к ним приноровиться, и я вовсе не хочу сказать, что те, кому это удается, непременно любящие супруги, а те, кто вступает в бесконечные споры, — друг друга ненавидят, но теперь мне все-таки кажется: как было бы славно, если бы Вы проявили большее великодушие к привычке Вашей жены.
