Если у вас сложилось впечатление, что наша провинция застряла в прошлом веке, то это не так. Будьте спокойны — мы идем в ногу со страной. И все признаки дикого капитализма на своих местах. Несколько лет назад улицы, как и положено, были сплошь обсижены жуткими ларьками с ярко выраженной манией величия. Потому что назывались они поголовно супершопами, супермаркетами и прочими суперами. Постепенно ларьки исчезли, уступая место более-менее приличным магазинчикам. Но мания величия сохранилась. Только теперь магазинчики гордо именовались бутиками. А еще в городе открылось множество кафешек и ресторанов. Было даже свое казино, закрытый клуб, филиал столичного банка и прочие атрибуты сладкой капиталистической жизни. А уж наглядная агитация, то есть реклама! Здесь попадались просто шедевры. Особенно мне нравился огромный щит, на котором был изображен сияющий парень, с ног до головы вымазанный какой-то черной гадостью. Надпись призывала: «Позволь себе все!» А чтобы никто не сомневался, что же такое себе можно позволить, крупными буквами через весь плакат было начертано, «Сантехника». Вот и выходило, что жизнерадостный извращенец позволил себе с головой окунуться в вышеупомянутую сантехнику и теперь наслаждался полученным эффектом. Всякий раз, проходя мимо щита, я подмигивала смельчаку.
Но было во всей этой торгово-рекламной вакханалии и кое-что приятное. Быстрыми шагами с легким волнением в груди я приближалась к знакомому магазину. Каждое утро по дороге на работу я встречалась со своей тайной и, увы, безответной любовью. В самом центре сияющей обувной витрины стояли Они. Чистая Франция. Цвет темный бордо. Натуральная кожа. Цена… ах, мадам, не будем о грустном!
Я смотрю на эти туфли, на секунду закрываю глаза и мечтаю. Париж… Благоухающий весенний вечер. Открытое кафе на Елисейских Полях. Спешить некуда. Так приятно наслаждаться покоем, комфортом, ароматом свеже-сваренного кофе. Нога закинута на ногу, и, чуть покачивая носком изящной темно-бордовой туфельки, я разглядываю гуляющую публику. Мужчины бросают на меня восхищенные взгляды, впрочем, я к этому давно привыкла. А потом… Стоп, хватит! Господи, к чему только не приведет безнаказанное созерцание обычной пары туфель. И вообще. Мне рассказывали, что парижанки в основном носят удобную старую обувь вроде растоптанных кроссовок. Невольно опускаю глаза вниз и разглядываю свои ноги. Да уж, как говаривал Киса Воробьянинов, почти парижанка.
Старые часы в вестибюле, хрипя и кашляя, пробили десять раз, и точно с последним ударом в кабинет заглянул наш директор Си-Си.
— Сима, детка, — сдвигая брови, озабоченно сказал он, — зайди ко мне через пару минут.
Наш Си-Си всех женщин моложе сорока называет детками. Я догадываюсь, о чем пойдет сегодня речь. О выставке портретной живописи. Дело в том, что и у искусствоведов тоже существует своеобразная специализация. Каждый работник как бы курирует свой вид искусства. Я, например, специалист по портретной живописи. И диплом писала на эту тему. Портрет — удивительная вещь! В нем словно заложена двойная энергетика: художника и модели. Хорошо написанный портрет может сказать о человеке многое и даже сделать явными потаенные стороны его характера. Это мистическое свойство портретов давно подмечено. И даже отражено в литературе. Вспомним хотя бы Гоголя и Уайльда. Работая над дипломом, я перерыла кучу материалов и наткнулась на пару подобных таинственных историй.
В нашей галерее довольно неплохая коллекция портретной живописи. Правда, основная часть ее хранится в запасниках и извлекается на свет божий только во время выставок. А подготовка выставки — всегда хлопотное и волнительное дело. Надо отобрать экспонаты, привести их в порядок, описать каждую работу, подготовить каталог, заказать афиши, разработать текст экскурсии, оповестить общественность и прочая, прочая… А потому каждая выставка — событие в жизни и музея, и искусствоведа-куратора.
Я оказалась права.
— Вот что, Сима, — Си-Си задумчиво почесал переносицу, — посмотрел я проект каталога и имею тебе сообщить следующее.
Директор любил вставлять в свою речь витиеватые выражения. В таких случаях наша бойкая Леночка, сохраняя почтительное выражение лица, еле слышно цедит сквозь зубы: «Друг Аркадий, не говори красиво».
— Экспонатов-то маловато.
— Сергей Сергеич, — развела я руками, — все самое интересное.
— Ты пойми, детка, выставка юбилейная. Много гостей, пресса. Опять же из Москвы обещали быть! А мы что? Работ кот наплакал.
— Ну уж сразу и кот! По-моему, вполне пристойно.
— Сима, надо расширяться. Не спорь, надо, надо! Ты давай вот что. Отправляйся сейчас к Васе, и подберите с ним еще штук пять-семь поприличнее.
Си-Си брякнул на стол ключи от подвала и поднялся, давая понять, что встреча закончилась в его пользу. Я только вздохнула. Разговор с директором означал следующее. Сейчас я должна тащиться к Васе. Потом мы вдвоем потащимся в подвал, в музейные запасники. Под непрерывное Васино ворчание я буду перебирать пыльные картины, чтобы отыскать дополнительные экспонаты для будущей выставки. А вечером у меня начнут чесаться руки от пылевой аллергии.
Вася нашелся, как всегда, в плотницкой. Так именовалось маленькое помещение, в котором хранились старые рамы, куски багета, различная бытовая химия и много еще чего. Тут и обреталась Васина хмурая похмельная личность неопределенного возраста. Вася был у нас «прислугой за все». В его обязанности входил весь мелкий бытовой ремонт. Как говорится, «он и столяр, и плотник, и до мышей охотник». Правда, наш плотник был охотником совсем до другого, а именно — до водочки. Время от времени он впадал в запои и держался на работе только благодаря золотым рукам да безотказному характеру.
Плотник побухтел для порядка, и мы отправились «шерстить» музейный фонд, чтобы добыть для выставки еще пару-тройку шедевров. Коллекция музея, как водится, значительно превышала возможности выставочных залов. К тому же она регулярно пополнялась: иногда экспонаты передавали в дар, иногда музею удавалось наскрести деньжат и самому прикупить кое-что. Все эти накопленные ценности хранились на стеллажах в обширном подвале бывшего купеческого особняка. Вообще-то стеллаж с портретной живописью я просматривала не один раз и все самое ценное уже выбрала. Но теперь приходилось снижать требования и из худшего еще раз отобрать лучшее, что, по мнению Конфуция, и есть хорошее.
После часового копания и глубоких размышлений я остановилась на четырех работах: портрет ребенка и портрет председателя колхоза — советский период, парадный семейный портрет — конец девятнадцатого века, и портрет дамы в черном — предположительно начало века двадцатого. По обыкновению чертыхаясь, Вася перетащил картины в плотницкую.
— Через неделю открытие выставки, Васенька, — голос у меня стал льстивым и заискивающим, — ты уж постарайся картинки побыстрей в порядок привести. Рамы отремонтировать надо, почистить. В общем, как всегда.
— Знаю, знаю, — ворчал Вася, — вечно у вас горит. Живопись — штука деликатная, тут одним топором и рубанком не обойдешься. Вон и краска-то поотстала, укрепить надо.
— Васюня, не пугай! Ты же знаешь, за мной не заржавеет.
— Ладно, — подобрел плотник, — иди уже, без тебя сделаю. А то, может, останешься? — Вася подмигнул заплывшим глазом и попытался состроить эротическую улыбочку. Вышло, как всегда, неубедительно, но я понимающе захихикала. Так, чтобы ему приятно было. Наш плотник любил немножко поиграть в игру под названием «крутой-парень-сексуальный-гигант-ого-го-еще».
— Потом, Вася, пото-ом, — пропела я голосом записной кокетки и шаловливо выпорхнула за дверь.
Прямо на лестнице меня поймала за руку Вера Николаевна и страстно зашипела в ухо:
— Сима! Нет, вы видели, что сегодня наша Ленуся на голове у себя сотворила? Понаделала каких-то хвостиков, утыкала всю башку невидимками. Думает, что они и впрямь невидимые. Позорище! И это в учреждении культуры! Киви притащила в пакетике, я, дескать, пост держу. Пожалуйста, держи капустой. Так нет! Вот вам всем — киви! Это безобразие, она ведет себя просто вызывающе!
От густого запаха дешевой помады Веры Николаевны меня слегка затошнило.
— Вера Николаевна, а вы подарок купили? — озабоченно спросила я, чтобы перевести разговор.
Лицо сослуживицы зарделось краской застенчивой гордости и удовольствия:
— Еще позавчера. Полгорода обежала и, представляете себе, нашла-таки премиленький кухонный набор. Недорогой, еще и на цветы хватит.
Сегодня у нас был день Большого Водяного Перемирия. По правде сказать, в нашем коллективе отношения не всегда складывались гладко. Многие сотрудники относили себя к людям творчества, а потому, как и полагается в таких случаях, атмосфера в музее частенько становилась взрывоопасной. Но бывали дни Большого Водяного Перемирия, как и в дикой природе во время засухи. Например, когда давали зарплату. Волки и агнцы, аспиды и голуби веселой стайкой тянулись к заветному окошечку, дабы испить несколько живительных капель из скудного денежного источника. Такое же перемирие наступало, когда мы собирались за чайным столом по какому-либо поводу.
