На следующий день я туда позвонила. Владелец закусочной был удивлен, но польщен. Гостиница пока еще официально не открылась, сказал он мне, они все еще строят и красят, и никаких постояльцев у них сейчас нет; все очень незамысловато, ничего особенного… Но стоило мне заверить его, что это как раз то, что нам надо, как он с радостью изъявил готовность нас принять.
Планы наши, однако, не вполне воплотились в жизнь. Мы с Франсис должны были вылететь на Крит в понедельник вечером, переночевать в Гераклионе, а на следующий день отправиться в Агиос-Георгиос на автобусе, который ходит туда два раза в неделю. Но в воскресенье она позвонила из Патр, где яхта ее друзей задержалась, и убедительно просила меня не тратить на ее ожидание ни дня из моего драгоценного недельного отпуска и самостоятельно отправляться на Крит, а она уж доберется туда по возможности быстрее. Поскольку Франсис более чем успешно умеет находить выход из любого положения, я согласилась, проглотив свое разочарование, и ухитрилась вылететь из Афин прямо в воскресенье вечером, намереваясь провести лишний день в Гераклионе и во вторник сесть на автобус, как и было запланировано. Но благодаря его величеству Случаю в лице Стьюдбейкеров уже в понедельник утром меня подвезли прямо в юго-западную часть Крита. И вот я была здесь, располагая лишним днем, а вокруг меня простирался дикий и пустынный ландшафт — самый убежденный отшельник не мог бы пожелать лучшего.
Позади меня каменистые предгорья стремительно вздымались ввысь — серебристо-зеленые, серебристо-рыжеватые, серебристо-фиолетовые, прорезаемые глубокими лощинами и оживляемые скользящими тенями парящих высоко в небе перистых облаков, которые, казалось, спускались с призрачных горных вершин. Вниз от дороги, ближе к морю, зеленела трава. Тропинка, ведущая в Агиос-Георгиос, вилась меж высоких зарослей маквиса, ароматного греческого маквиса. До меня доносились запахи вербены, лаванды и, кажется, шалфея. Над раскаленной белой скалой и темно-зеленым маквисом возвышались багряники, окутанные облаками ароматных цветов, окраской напоминающих пурпурные волчьи ягоды, ветви их склонялись до земли, прячась от ветров, дующих со стороны Африки. Внизу, в дальней расселине, я увидела яркий отблеск солнечных лучей — там было море.
Тишина. Ни пения птиц, ни позвякивания овечьих колокольчиков. Слышалось лишь жужжание пчелы над голубым цветком шалфея, растущего на обочине. Ни малейших следов присутствия человека — за исключением дороги, на которой я стояла, тропинки передо мной да белого инверсионного следа, высоко в ясном небе.
Подняв свой чемоданчик, стоявший среди покрытых пылью кустиков шалфея, я двинулась вниз по тропинке.
С моря дул легкий ветерок, тропинка круто спускалась под гору, так что я двигалась с приличной скоростью, тем не менее прошло целых пятнадцать минут, прежде чем я достигла обрыва, который скрывал нижнюю часть тропинки, делая ее невидимой с дороги, и заметила ярдах в двухстах от меня первое свидетельство человеческого присутствия здесь.
Это был мост, небольшой мостик с парапетом из необработанного камня, перекинутый через узенькую речушку — должно быть, источник водоснабжения для жителей Агиос-Георгиос. Деревню отсюда все еще не было видно, хотя, как я догадывалась, вряд ли она находилась далеко, поскольку долина здесь расширялась, так что становился виден большой участок моря, сверкающего и переливающегося уже за следующим изгибом тропинки.
Я задержалась на мостике, опустила свой чемоданчик и заплечную сумку, потом уселась на парапет в тени платана и, болтая ногами, стала внимательно разглядывать тропинку, уходящую вниз, к деревне. Море, насколько я могла судить, находилось всего в полумиле от меня. Внизу, под мостиком, речка плавно струилась, неся свои воды от заводи к заводи, через поблескивающие отмели, меж поросшими кустарником берегами, оживляемыми порой багряниками. Чуть поодаль в долине совсем не было деревьев, ее каменистая поверхность, казалось, поглощала все тепло солнечного дня.
Стоял полдень. Не слышно было даже шелеста листьев — вообще ни звука, лишь только тихий, спокойный плеск воды, да еще вдруг лягушка, неожиданно бултыхнувшись, нырнула в заводь под мостом.
Я посмотрела в другом направлении, вверх по течению, где вдоль речки под ивами вилась тропка. Затем, вскочив на ноги, я отнесла свой чемоданчик под мостик и старательно затолкала его подальше, с глаз долой, спрятав в зарослях ежевики и ладанника. Холщовую сумку, в которой помещался мой завтрак, а также фрукты и термос с кофе, я вновь перекинула через плечо. В гостинице меня не ждут — что ж, очень хорошо, подумала я, почему бы и в самом деле не воспользоваться целиком этим «лишним» днем? Отыщу прохладное местечко у воды, поем и смогу насладиться сполна тишиной и уединением, а уж потом спущусь в деревню.
И я двинулась по тенистой тропке вдоль реки.
Вскоре тропинка начала подниматься вверх, сначала плавно, а потом довольно круто; русло реки делалось более каменистым, чаще встречались пороги, все более шумные, по мере того как долина, сужаясь, переходила в небольшое ущелье, не освещаемое лучами солнца, а тропинка над стремительным зеленым потоком воды становилась труднопроходимой. Над головой моей смыкались кроны деревьев, свисали листья папоротника, шаги мои эхом отдавались в скалах. Однако, несмотря на кажущееся уединение и оторванность от всего мира, это маленькое ущелье, должно быть, являлось чем-то вроде большака для людей и животных: тропинка была утрамбована и повсюду встречались многочисленные свидетельства того, что мулы, ослы и овцы ходили этой дорогой ежедневно.
И через несколько минут я поняла причину этого. Поднявшись по довольно крутому скату сквозь редеющие заросли сосен, я вдруг вынырнула из тени ущелья и очутилась на открытом плоскогорье, примерно в полмили шириной и глубиной в двести-триста ярдов — словно широкий уступ на склоне горы.
Здесь простирались поля, принадлежащие жителям Агиос-Георгиос. С трех сторон это плоскогорье было укрыто деревьями, а к югу, по направлению к морю, оно понижалось, образуя скалистые ступени с огромными, беспорядочно разбросанными валунами. Севернее плодородного участка земли вздымались горы, серебристо-рыжеватые в ярком солнечном свете, местами покрытые оливковыми рощами и прорезанные глубокими лощинами, поросшими деревьями. По самой крупной из этих лощин струилась речка, прокладывая себе путь через плоскогорье, образуя широкое русло. И каждый дюйм этой ровной земли был тщательно обработан. Между огородами располагались ряды фруктовых деревьев: я увидела цератонии, абрикосовые деревья, не говоря уж о традиционных оливах и лимонных деревьях. Поля были отделены друг от друга узкими канавками или же невысокими каменистыми насыпями, где беспорядочно росли маки, фенхель — сладкий укроп, петрушка и добрая сотня других трав, — все, как я знала, можно было использовать как целебные. А вдали по краям плоскогорья там и сям стояли яркие критские ветряные мельнички, размахивали своими холщовыми крыльями и разбрызгивали воду в канавы, прорезающие сухую почву.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
