– Душа ещё горит, Карпо. Не успокоилась. Тянет меня ещё немного погулять по панским маеткам[2], пощипать их усы. Прямо что-то свербит внутрях.
– А Сечь? Мы ж туда прём?
– Сговорю немного казачков, и погуляем малость. Толку никакого, одначе душу успокою.
– Душегубы мы, Демид! Смертный грех на душах наших! Боязно!
– Паны ничего не боятся, Карпо! Вот и нам след их дорожкой двигаться. В Библии упоминается про то. Сказано: зуб за зуб, да око за око! Так что...
Друзья притихли. Карпо никак не мог успокоиться, а Демид отвалился и блаженно закрыл глаза, ловя лицом пятна солнечного света, пробивающегося через листву дерев.
Это был плотный казак с давней щетиной на лице, с отвисшими усами. Небольшие глаза серого цвета смотрели пытливо, настороженно. Прямой нос и чёткие брови делали его довольно привлекательным на вид. Он был среднего роста, но силой, как видно, природа его не обделила.
Карпо был постарше. Он был темноволос, с открытым взглядом карих глаз, худой, жилистый, усы носил покороче, а длинные руки, казалось, ему мешали. Он часто не знал, куда их деть. Лет ему было под сорок, но семьи до сих пор не создал, был недоволен этим, а теперь и вовсе не знал, что делать и куда податься.
Под вечер они оседлали коней, напоили, собрались, а Демид сказал:
– Пока до Сечи дотелепаемся, посетим несколько маетков. До Роси ещё далеко, сторожиться требуется. Времени на это должно хватить, Карпо.
– Мне б несколько сот злотых, и я б обзавёлся бы семьёй, – мечтательно изрёк Карпо. – Думаешь, нам это удастся?
– Как получится, друг. Но, думаю, что вполне получится. На рожон переть не будем, жадность сдержим, тогда можно надеяться на успех.
– А ты не собираешься осесть на собственной земле, Демид?
– Что-то не тянет, Карпо. Кругом паны – загонят в долговую яму – тогда не выбраться, а трястись над каждой копейкой не по мне. Пождём немного.
Они неторопливо ехали по ночной дороге, высматривая огоньки хуторов и маетков.
После полуночи наехали на село, растянувшееся вдоль речки. Демид осадил коня, прислушался.
– Коль ребят не видать, разузнать бы, что за село, есть ли тут пан. – Демид до рези в глазах всматривался в темноту ночи. – Спустимся к речке. Коней напоим, прикинем немного, что делать.
– Село порядочное, Демид, – отозвался Карпо. – Вряд ли оно без пана или его войта. Да где его искать?
– Посмотрим, – неопределённо ответил Демид, слез с седла и повёл коня к реке.
Пока кони пили, казаки стянули сапоги, опустили взопревшие ноги в холодную воду и наслаждались приятным ощущением, расстелив для просушки благоухающие портянки.
– Поехали, Карпо, – молвил Демид и тяжело взобрался в седло. – Устал я что-то сегодня.
– Чего ты хотел, – оживился Карпо. – Последнее время было много дурных дней, а особливо ночей. На сеновал бы щас!
Демид не ответил, толкнул коня пятками и направился к чернеющим хозяйственным постройкам на околице.
– Хорониться не будем, Карпо, – молвил Демид. – Как вчерашней ночью поступим. Кони не заморены, легко укроемся до утра где-нибудь в буераке.
В ближайшей хате подняли мужика. Тот в страхе топтался у плетня.
– Войт, Панове? Это с четверть версты будет, – мужик махнул рукой в направлении речки. – Хата большая, с флигельком. Там остановился пан, его знакомец.
– Он один? – спросил Карпо, наклонившись с седла.
– Со слугой, пан казак.
– Едут в тарантасе или верхами?
– В тарантасе, паны, в тарантасе. Пара сытых коней, паны казаки!
– Бывай, хозяин, – поднял ладонь Демид и тронул коня каблуком.
Усадьбу войта нашли легко. Лай собак сопровождал их, пока они двигались по извилистой улице селища. Дощатые ворота загрохотали под ударами сабель. Собаки бросались к щелям, злобно грызя створки ворот.
Послышался недовольный голос:
– Кого это Бог или чёрт прислал в такую пору? Пошли вон, проклятые! – это на собак. – От кого посланцы?
– Открывай быстро, быдло неумытое! Я сотник Белопольский!
За воротами торопливо завозились. Ворота приоткрылись, Карпо сильно толкнул створку.
– У тебя остановился пан Скажинский, быдло? – Демид не ослабевал нажима.
– Н-нет, пан сотник! – залепетал войт. – Здесь только пан Пакула, господин сотник!
– Это он для тебя Пакула, а для нас Скажинский – враг Речи Посполитой! Где он? Немедленно!
– Прошу пана во флигель. Он там остановился, пан сотник! Прошу...
– Гарбуз, – это он на Карпо, – займись этим быдлом. Я к Скажинекому, – и Демид размашисто зашагал в указанном направлении в глубину двора.
Он не обращал внимания на боязливые глаза, выглядывающие из-за дверей и окон. Вскочил лихо на ступеньку флигелька, ударом ноги открыл дверь. В нос ударил спёртый запах перегара, немытой посуды и пота. В темноте ничего не было видно, но в углу что-то завозилось. Потом сонный голос пробормотал невнятно, но требовательно что-то, что не расслышал Демид.
Казак разглядел светлое пятно постели, шагнул туда, нащупал голову ляха, встряхнул его, бросив зло:
– А ну, пан Пакула, встать молча и выкладывай всё, что имеешь! – в доказательство серьёзности слов, приставил холодный клинок сабли к животу сразу проснувшегося и протрезвевшего пана Пакулы.
– Что, что... что такое...пан?..
– Злоты выкладывай, говорю, панский прихвостень! С тобой говорит сама твоя смерть! Быстро! – конец сабли ткнул пана в грудь, прорвав кожу.
– Сейчас, сейчас, пан...
– Сотник гетмана реестрового казачества пана Косинского!
– Да, да! Пана Косинского, понимаю! Сейчас, только лучину зажгу!
Демид помог с лучиной, пан Пакула трясущимися руками достал ящичек и, поглядывая на Демида, пошарил в нём.
– Вот, пан сотник! Больше нет ничего, – пан Пакула повернул ящичек открытой крышкой к свету лучины.
– Отлично, пан Пакула, – произнёс Демид, – Сколько здесь?
– Не помню, пан сотник! Но это всю, клянусь Маткой Бозкой, ясновельможный пан сотник! Вот ещё перстенёк возьмите, прошу, – и лях судорожными движениями стал с трудом выкручивать с пальца кольцо. – Вот! Только не губите, ясновельможный пан сотник! Детки у меня...
Почему-то эти слова о детях сильно разъярили Демида. Кровь хлынула в лицо, сердце в груди заколотилось. Рука сама поднялась и коротким ударом опустила саблю на шею ляха.
Визгливый вскрик, рука, прижатая к хлещущей кровью шее, а Демид шипяще, с присвистом, молвил:
– А о наших детках кто-нибудь из вас хоть раз вспомнил, паскуда?
Он не стал смотреть, как быстро бледнеющее лицо пана Пакулы посерело, силы покидали его от потери крови, и он грузно рухнул на пол, хватая ртом последние струи свежего ночного воздуха, струящиеся из открытой двери.
– Гарбуз! Ты готов? Поехали! – закричал глухо Демид, увидев, как Карпо осторожно спускается с низкого крыльца.
В доме голосили, собаки захлёбывались лаем. В соседних хатах чувствовалась затаённая возня, но ни одно окно не открылось, лишь собаки провожали одиноких всадников бешеным лаем.
– Чёрт! – выругался Карпо в усы. – Пришлось повозиться с этим лайдаком!
– Заткнись! – только и смог выговорить Демид.
Ему было не по себе, но жалости не чувствовал. Просто пустоту, муторность в груди, тяжёлые удары сердца.
На рассвете добрались до оврага, переходящего в узкий лог, заросший кустарником и молодыми деревьями.
– Здесь остановимся, – коротко бросил Демид.
Они спустились на дно лога, огляделись в светлеющих сумерках наступающего утра, молча расседлали коней, пустив их пастись.
– Здесь и воды нет, – заметил Карпо. – Коней напоить надо.
– Земля влажная. Вода близко, выроем яму, она и соберётся вскоре.
– Да ты что, Демид! Поищем другое место!
– Сиди здесь! Делай, что тебе говорят! Останемся на этом месте. Уже поздно искать другое место. Утро, развиднелось.
Карпо вздохнул, но спорить не решился. Молча прошёл дальше по логу к кустам, буйно росшим ниже, потопал ногой, хмыкнул.
