― Штурман, как с разворотом на новый курс?
― Через две минуты, командир.
― Понятно. Бортинженер, расхождение с расчетами по расходу топлива есть?
― Докладываю, командир. Пока экономия около пяти тонн.
― Хорошо. Радисту подтвердить место и время заправки в воздухе.
― Вас понял. Установлю связь ― доложу.
Несколько вопросов и ответов как бы заново объединили людей, работающих в разных кабинах и приборных отсеках самолета.
* * *
После разворота, когда корабль лег на новый курс, облака кончились и внизу Сохатый увидел коричнево-розовую пустыню. Солнце высвечивало ее мертвые волны из песка и камня. Скорость же самолета создавала явственную видимость их движения, и они, обманывая взгляд, казались мягкими и живыми. Перегретый воздух, поднимаясь от мертвых волн вверх, все больше желтел, туманил скрытой в нем пылью горизонт и далекий хребет, пики которого лишь в самом верху, у белых снежных папах, становились четко видимыми и чистыми.
Через некоторое время под кораблем опять поплыл сплошной слой облаков. Он бело-сине-розовой зыбью своих неровностей скрыл от глаз экипажа пышущую жаром, суровую и враждебную человеку пустыню. Облачная спокойная волнистость, как и неспешная длинная песня двигателей, действовала усыпляюще.
Безостановочно уходило в прошлое время, и взгляду Сохатого снова открылась земля. Но теперь она была иной ― лесисто-зеленой, с множеством озерков и речушек. Тайга лежала бескрайним ярким мозаичным ковром ранней осени, над которым уже не дрожал, как над пустыней, тепловой мираж, мешающий видеть конкретность ландшафта и скрывающий в своем мареве даль.
На чистых красках сентябрьского леса глаза отдыхали. Хотелось смотреть на зелень еще и еще. Глубоко вздохнув, Сохатый с сожалением перевел взгляд на приборы: надо было готовиться к заправке в воздухе.
― Товарищ командир! Связь с самолетом-танкером на вашей радиостанции установлена. Расчетное время прибытия в точку встречи он подтверждает.
― Докладывает штурман: на приборах заправщик вижу. Сближение по левому борту.
― Помощнику и инженеру приготовить машину к контакту и приему топлива, ― приказывает генерал, а про себя думает: "Приборы приборами, но все же лучше самому увидеть идущий навстречу корабль. Без этого вся проделанная работа может оказаться пустой тратой времени и сил".
Слушая доклады штурмана о дальности и направлении на заправщик, он наконец нашел в голубом небе крохотную пташку, которая вскоре выросла до размеров орла. Пора было самому выходить на связь.
― "Аист", я ― "Альбатрос". Тебя вижу. Режим полета по заданию. Разворот на прямую заправки.
― "Аист" понял. Выполняю.
Траектории разворотов быстро сблизили оба корабля, прошедших до точки встречи огромные расстояния. И вот теперь они рядом. Заправщик шел чуть левее и выше. Сохатому хорошо было видно, как покачиваются консоли его скошенного назад огромного крыла.
― "Аист", "Альбатрос" к заправке готов.
― Доклад принял.
На переднем самолете снизу фюзеляжа открылся люк, из него показалась черная головастая змея шланга и наискось повисла над машиной, будто улеглась на невидимой глазу горке воздуха, решая, когда сползти вниз.
― "Аист" готов к передаче топлива.
― Я ― "Альбатрос", иду на сцепку.
Сохатый чуть добавил двигателям мощности и не торопясь стал заводить свой корабль точно в кильватер к впереди идущему, отчего заправщик стал наплывать на него. Через минуту танкер завис над его машиной. Двигатели заправщика выбрасывали из реактивных сопел горячий воздух, который, не успевая смешиваться с холодным, мутноватыми упругими жгутами несся поверху. Видимые горячие струи облегчали работу Сохатому, обозначая зону возмущенного потока, создаваемого передней машиной, ― туда ни в коем случае нельзя заводить свой корабль.
Шланг, как гигантский удав, спускался все ближе, слегка пошевеливая своим длинным телом. От напора воздуха раскрытая пасть заправочного конуса тоже двигалась, как бы выжидая, когда удобнее будет схватить жертву.
Целясь заправочной штангой в конус, Сохатый все ближе подводил к нему корабль. И когда в кабине стали слышны глухие удары воздуха, срывающиеся с конуса, начал выравнивать скорость своего самолета по скорости танкера.
Наконец штанга подошла совсем близко к конусу, и второй пилот нажал на кнопку сцепки. Щелчок клапана выстрела, и Сохатый увидел, как из штанги вылетел блестящий снаряд, увлекающий за собой шланг теперь уже его самолета. Выстрел получился без промаха, и головка снаряда исчезла в глубине пасти "удава".
Генерал быстро посмотрел на лампы сигнализации.
― "Аист", контакт состоялся. Контрольные лампы горят. Готов принять топливо.
― "Альбатрос", даю топливо.
От хлынувшего в баки топлива корабль начал тяжелеть, проваливаться. Удерживая его в строю заправки, Сохатый понемногу добавлял мощности двигателям и ювелирно-точными, почти незаметными движениями так управлял самолетом, что он продолжал идти за танкером как на привязи.
Две огромные машины в сотни тонн веса неслись в небе как одно целое. Они очень отдаленно напоминали сейчас донора и больного при прямом переливании крови.
Бешеная скорость и потрясающая близость двух громад в любую секунду могли осложнить полет. Но экипажи верили в свои силы. Да и работа эта была им привычна.
― Командир, докладывает помощник: осталось принять последние две тонны. К прекращению контакта готов.
― Хорошо! "Аист", конец заправки. Разрешаю расцеп!
― "Аист" принял. Увеличиваю скорость.
Заправщик начал плавно удаляться от корабля Сохатого. Шланги вытянулись во всю длину. Еще миг ― и они разъединились. Заправка кончилась.
― "Аист", расцеп нормальный. Спасибо за топливо.
― Счастливого полета, "Альбатрос"!
* * *
Проводив взглядом удаляющийся от него танкер, Сохатый развернул "гармошку" полетной карты. Устье реки на ней было перехвачено кружком контрольного ориентира, от которого линия пути уходила в Ледовитый океан: на голубом поле полетной карты лишь кое-где виднелись маленькие соринки острова. Иван Анисимович посмотрел на линию предстоящего пути, пересчитал расстояния: впереди у экипажа были еще тысячи километров покрытой льдами воды, ночь с новой заправкой в воздухе. И все это ― для накопления опыта, приобретения необходимой психической устойчивости, которые так необходимы не только в учебном полете.
Прозрачность слоя облачности позволяла Сохатому видеть и голубую, с мазками киновари крышу земной жизни ― само небо. И несмотря на то, что голубого было мало и присутствовало оно лишь как грунт на холсте художника, сейчас ему не хотелось другого неба, потому что это, согретое из-за облачных кулис солнцем, было красиво строгой определенностью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
