Закинув сумку на плечо, он начал спускаться, слегка оскальзываясь на камнях. До границы кустарника оставалось всего несколько шагов, когда Левзин внезапно услышал странный свистящий звук, приближавшийся из-за вершин деревьев. Скорее из осторожности, чем от страха, Левзин метнулся под защиту густых ветвей, поднял голову и обмер. Чуть в стороне от него над лесом плыл огромный, сверкающий в солнечных лучах серебристый аппарат совершенно незнакомых очертаний. Он имел форму равнобедренной трапеции, передвигающейся большим основанием вперед. Брюхо его выглядело абсолютно гладким, без малейших признаков шасси или иных посадочных устройств. Аппарат плавно замедлил ход, почти остановился, а потом вдруг, не разворачиваясь, прыгнул влево вверх, удаляясь с колоссальной скоростью, и уже через несколько секунд скрылся из виду.
Левзин с хрипом вытолкнул застывший в легких воздух, выбрался из кустарника и, едва перебирая непослушными, негнущимися ногами, зашагал к опушке.
Тучи сгущались над его головой. Пока что это были не совсем тучи — так, вполне безобидные на первый взгляд облачка, но Левзин остро ощущал приближающуюся опасность, исключительное чутье его еще никогда не подводило. В стране готовились какие-то серьезные перемены. Пока еще невнятно, как бы полушепотом на них намекали Левзину его контакты в правительственных и банковских сферах, сами-то не уверенные в том до конца и склонные рассматривать даже собственную информацию лишь в качестве предположения. Однако Левзин чувствовал: все это неспроста.
По сути, готовиться к подобному развитию событий он начал далеко не вчера. Потихоньку и незаметно для окружающих сбрасывал мелкие пакеты акций своих компаний, переводил некоторые суммы на счета доверенных зарубежных банков, прикупал без особого шума недвижимость подальше от рубежей неласковой Родины. Он делал это, хотя отлично понимал невозможность для себя раствориться без следа даже при наиболее неблагоприятном стечении обстоятельств, потому что стал слишком известной, слишком заметной фигурой. Ему уже не удастся укрыться где бы то ни было, мир чересчур мал для этого.
Левзин не считал себя вором, потому что он просто брал то, что в какой-то момент предлагали ему полезные друзья и обстоятельства. Так делали все, у кого сохранялась в смутные времена хоть капля здравого смысла. Беда была в другом. Чтобы стать тем, кем он теперь есть, иной раз приходилось идти не только по головам, но и по трупам. Сколько их было всего — Левзин не помнил, потому что не любил обременять себя неприятными воспоминаниями. Но это наверняка помнили его недруги, в том числе из самого близкого окружения. Здесь таилась главная опасность. Одно дело — почти легальный дележ ничейной собственности, и совсем другое — прямой криминал. Никто не будет разбираться в том, что некие осуждаемые цивилизованным обществом действия Левзин просто вынужден был совершать исключительно ради сохранения собственной жизни. Проклятое цивилизованное общество уже успело позабыть мрак пещер, из которых само вылезло совсем недавно, если судить по меркам истории…
Смятый картонный прямоугольник с фамилией Пермякова вывалился из его кармана как-то утром, и Левзин вспомнил их недавний разговор. А потом улыбнулся внезапной сумасшедшей надежде. «Чушь, глупости», — сказал он самому себе, страстно желая чуда. Не признаваясь в том никому, Левзин верил в чудеса, хотя и несколько своеобразно. Материалисты раздражали Левзина, однако он никогда не показывал этого внешне. Успех в сегодняшнем обществе немало зависел от терпимости к чужим убеждениям и заблуждениям. Впрочем, публичную демонстрацию и первого, и второго Левзин относил к слабостям. Поэтому его личный астролог составлял ему гороскопы на день, неделю и месяц, получая кругленькую сумму не только за работу, но и за молчание.
Набирая телефонный номер, Левзин дал себе слово, что, если Пермяков не вспомнит его в первую секунду, немедленно бросит трубку.
— Это Левзин, — безразлично произнес он. — Помню, вы хотели мне что-то показать. У меня как раз выдались свободными часа полтора…
Пермяков не только вспомнил, но и совершенно искренне обрадовался.
— Конечно! Приезжайте! — воскликнул он. — Вы не представляете, насколько вовремя позвонили. Именно сегодня мне действительно есть что вам показать.
Снаружи здание института выглядело намного пристойней, чем изнутри. Левзина это не удивило и не шокировало, он уже не раз бывал в бывших цитаделях отечественной науки, ныне почти заброшенных и разваливающихся. Пермяков вел его пустыми коридорами, начав уже с порога рассказывать о своей работе, пересыпая речь непонятными Левзину терминами. Левзин не особенно вслушивался: еще ни одному просителю от науки не удалось таким примитивным образом вытянуть из его кармана хотя бы доллар. Далекие радужные перспективы Левзина не завораживали.
Наконец они оказались в небольшой комнате, заставленной широкими столами и шкафами с приборами. Здесь царили неприятные запахи, заставившие Левзина недовольно покрутить носом, но Пермяков этого не заметил.
— Вот посмотрите! — гордо сказал Пермяков, подводя гостя к самому дальнему шкафу.
За толстым стеклом Левзин увидел странную конструкцию, составленную из золотистых проволочек и прозрачных цветных кристаллов. Она напоминала одновременно клетку и модель молекулы, какие Левзину в свое время демонстрировали на школьных уроках химии. Нет, на клетку это все же было похоже больше, потому что там, внутри, в полной неподвижности сидела лабораторная белая мышь.
— Это ваша машина времени? — Левзин не счел нужным смягчать язвительность тона, однако Пермяков не обиделся.
— Вы угадали, — ответил он с какой-то трепетной гордостью. — Это и есть машина времени. Точнее, ее действующая модель.
Левзин разозлился, но решил испить чашу до конца и принял игру.
— Я понимаю так, что, когда вы ее включите, мышь должна исчезнуть? — предположил он.
— Нет, — засмеялся Пермяков. — Машина уже включена. Она работает. И мышь не исчезнет.
— В чем же тогда фокус?
— А вы понаблюдайте за мышью, — предложил Пермяков.
Две или три долгие минуты Левзин неотрывно смотрел на зверька, но так и не обнаружил никаких перемен в его поведении.
— Будет лучше, если вы объясните. Дохлых мышей мне приходилось видеть и раньше.
— Мышь живая, — возразил Пермяков. — К сожалению, сейчас мы не имеем возможности измерить температуру ее тела, но я вас уверяю, что она равна сорока одному градусу, как и должно быть. Она сидит так уже четверо суток и просидит еще трое. Внутри этого прибора все жизненные процессы замедляются в сотни и тысячи раз. По сути, мышь сейчас находится в прошлом. Естественно, по ее собственному времени. Через три дня, когда опыт будет завершен, ее биологические часы успеют отсчитать всего лишь несколько секунд. И тогда она окажется в будущем. Вы меня поняли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
