Семья умершего последовала за доктором в спальню. Столкнувшись с поразительным открытием — если это можно так назвать — домашние переглянулись, растерянно поглядели на врача, на пустую кровать. Они лишились дара речи и даже забыли о слезах. Миг спустя трем дамам понадобилась медицинская помощь.
Отец покойного держался немногим лучше; он остолбенел и лишь что-то невнятно бормотал, окидывая спальню бессмысленным взором идиота.
Приведя дам в чувство, доктор подошел к единственному в комнате окну, выходившему в сад. Оно было заперто изнутри на обычный оконный шпингалет, прикрепленный к нижней планке верхней рамы и соединявший ее таким образом с нижней.
Дознание не проводилось, поскольку тела не было. Доктор и многие другие, заинтересовавшись странным случаем, с большим тщанием рассмотрели все подробности происшедшего, но не сумели выдвинуть какие-либо заключения. Джордж Рейд скончался и навеки ушел, и это все, что известно по сей день.
Морозная ночь
Первый день сражения при Стоун-Ривер[3] завершился разгромом федеральной армии, которая, не считая крайнего левого фланга, была сметена со всех исходных позиций. Усталые солдаты лежали за насыпью железной дороги, куда ранее отступили; в последние часы битвы эта насыпь служила им бруствером для отражения упорных атак противника. Местность за насыпью была открытой и каменистой. Повсюду высились громадные валуны, а между ними лежали мертвые солдаты-федералы, собранные здесь, чтобы освободить место для живых. Поле перед насыпью густо усеивали тела погибших солдат обеих армий, но их никто не убирал.
Среди убитых лежал меж валунами один мертвец, федеральный сержант, чье имя, похоже, никто не знал. Пуля угодила ему точно в середину лба. Один из наших хирургов — из праздного любопытства либо желая позабавить группу офицеров в час затишья (всем нам хотелось на что-то отвлечься) погрузил в рану свой щуп, и тот прошел насквозь через всю голову. Тело лежало на спине, с задранным подбородком и вытянутыми конечностями, окоченевшее и твердое, как сталь; бледное лицо, борода и волосы были покрыты инеем. Какая-то христианская душа набросила на умершего одеяло; но когда ночью резко похолодало, товарищ автора стащил с трупа одеяло и мы улеглись, накрывшись им сами.
Все лежали неподвижно и молча; расхаживали взад и вперед лишь солдаты в пикетах, выдвинутых далеко за насыпь. Любые разговоры были запрещены; попытка развести костер или хотя бы чиркнуть спичкой и разжечь трубку была бы воспринята как тяжкое преступление. Кони, бьющие копытами, стонущие раненые — все и вся, что могло производить шум, отправили в тыл. Ничто не нарушало тишину. Те, кому холод не давал заснуть, лежали вповалку на земле, дрожа, или сидели, обхватив себя руками, но не издавали ни звука. Каждый из нас потерял друзей, и все ждали на следующий день собственной гибели. Об этом стоит упомянуть: невозможно представить, что в мрачные часы той долгой ночи кому-нибудь взбрело на ум сыграть с нами отвратительную шутку.
На рассвете небо оставалось ясным.
— Теплый будет денек, — прошептал товарищ автора, поднимаясь на ноги в сереющем свете. — Нужно вернуть бедолаге его одеяло.
Труп сержанта лежал на прежнем месте, в двух ярдах от нас. Но поза была теперь иная. Тело лежало на правом боку, колени были подтянуты почти к самой груди, кисти рук — глубоко просунуты между бортами мундира. Воротник был поднят и закрывал уши. Голова ушла в поднятые плечи, подбородок упирался в грудь. Все говорило о том, что этот человек страдал от жестокого холода. Если бы не упомянутая ранее дыра от пули, мы решили бы, что сержант замерз до смерти.
Раб привычки
Дело было в Хоули-Баре, рудничном лагере близ Вирджиния-Сити в Монтане. Как-то раз игрок по имени Генри Грэхем, прозванный «Серым Хэнком», повстречался со старателем Дрейфусом.
Минувшим вечером они крупно повздорили за карточным столом, и теперь Грэхем пригласил Дрейфуса в салун и обещал поставить выпивку. Невезучий старатель принял это как извинение и с радостью согласился. Они расположились у стойки, и только Дрейфус поднес стакан к губам, как Грэхем хладнокровно застрелил его.
Случилось это в 1865 году. Спустя час после убийства Грэхем очутился в руках линчевателей. Тем же вечером, на закате, после справедливого, хотя и неофициального суда, он был повешен на ветке дерева, которое росло на небольшом холме и было видно всему лагерю. Сперва Грэхема собирались «вздернуть», как обыкновенно принято. Для этого через ветку была переброшена длинная веревка; дюжина пар рук готова была тянуть за веревку — но по неизвестной причине от первоначального плана отказались. Свободный конец веревки крепко привязали к кусту, а жертву заставили вскарабкаться на спину лошади. Удар кнута — и лошадь поскакала прочь, оставив Грэхема болтаться на дереве. Когда труп повис без движения, расстояние от земли до подошв сапог Грэхема составило примерно восемнадцать дюймов.
Тело пребывало в подвешенном состоянии ровно полчаса. К тому моменту, когда «судья» велел снять тело, толпа в большинстве своем еще не успела разойтись. Веревку отвязали от куста; два человека стояли наготове. Как только ноги Грэхема прочно уперлись в землю, они разом отпустили веревку — без сомнения, считая, что стоявшие вокруг подхватят тело и не дадут ему упасть. Однако труп мигом ринулся прямо в толпу, таща за собой веревку. Голова моталась из стороны в сторону, глаза вылезли из орбит, язык свисал изо рта, на посиневшем лице выделялись губы, покрытые пузырящейся кровавой пеной. Толпа разбежалась с воплями ужаса; люди мчались куда глаза глядят, спотыкались, падали друг на друга и изрыгали проклятия. Среди них, давя упавших и натыкаясь на остальных, гарцевал мертвец. При каждом шаге он поднимал ноги так высоко, что колени стукались о грудь. Язык вываливался у него изо рта, как у бешеной собаки, клочья пены летели с раздутых губ. Сумерки сгущались, и тем ужасней выглядел мертвец; люди бежали, не отваживаясь оглянуться.
От стоявших поодаль отделилась высокая фигура и быстрыми шагами приблизилась к сердцу этого хаоса. Все с невольным уважением расступались перед пришельцем. То был доктор Арнольд Шпиер, который вместе с двумя другими врачами только что установил факт смерти казненного и уже намеревался вернуться в лагерь. Он подходил к мертвецу все ближе, уклоняясь от ставших несколько менее быстрыми и судорожными движений конечностей последнего. Словно клещами, доктор сжал руками труп. Видя это, с десяток старателей набрались смелости и с криками вцепились в свободный конец веревки, которая все еще свисала с дерева.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
