Фантазия Траута — Воннегута ничуть не беспочвенна. Известно, какую остроту приобрела теперь на Западе проблема «качества жизни», которую пытались решать не только в уединении ученых кабинетов, но, как в мае 1968 года, в грохоте баррикадных боев. Улучшая «качество жизни» с материальной стороны, научно-технический прогресс, пока он направляется технократией, неспособен улучшить жизнь и со стороны духовной. Напротив, технократию человек интересует лишь в качестве производителя материальных ценностей, а его духовные запросы следует удовлетворить исключительно в той степени, в какой это необходимо для целей производства, — механическими пианино элементарной или усложненной конструкции. Работу производственного механизма, которому пока еще нужны люди, можно сделать бесперебойной, если психологию обслуживающего персонала максимально приблизить к «психологии» роботов.
На фронте Элиот Розуотер открыл в себе эту психологию робота, когда по всем правилам ремесла, которому его обучили, заколол штыком трех немцев и удостоился за это боевой награды, хотя убил-то он не солдат, а безоружных мальчишек-пожарных, и не подумав хотя бы взглянуть на их обмундирование. Мотив механически совершаемого убийства, безотчетности разрушения, производимого в строгом соответствии с критериями рациональности и эффективности, станет одним из важнейших в «Бойне номер пять». В романе об Элиоте Розуотере автора больше занимает другой аспект той же темы. Техника все активнее теснит на производстве людей, и придет день, когда производство сможет вообще обходиться без человека. НТР освободит людей, но как изживут они воспитывавшуюся десятилетиями психологию роботов? Освобождение неизбежно будет сопровождаться у освобожденных чувством своей ненужности, потерянности, краха. Или жаждой нового закабаления, чтобы жизнь обрела какой-то смысл. Или полнейшим нравственным нигилизмом, ибо бессмысленностью жизни оправдано глумление над ней.
Перед этим жестоким парадоксом оказывались бессильными и самые рациональные технократические проекты грядущей социальной утопии. Элиот Розуотер инстинктивно постигает этот скрывающийся за «неостановимым прогрессом» парадокс. И все в его действиях, что кажется окружающим безумством, — прибитые на телефонных будках в окрестностях дощечки с номером его телефона и надписью: «Позвоните, прежде чем убивать себя», огромные пожертвования на нужды пожарных команд, наконец, признание маленькими Розуотерами всех детей округа, чьи мамаши вознамерились ловко загладить грешок молодости, — все это, собственно, преследует одну цель: научиться дорожить людьми не как работниками, а как людьми, и научить этому других. При всей эфемерности избранных Элиотом для такой цели средств сама попытка противопоставить опустошительной рациональности доброту и как-то наверстать то нравственное отставание, которое образовалось в погоне за материальным прогрессом, достаточно серьезна.
Элиот Розуотер пришел к своим убеждениям инстинктивно. Путешествуя вдоль берегов «открытой сточной канавы под названием река Огайо», Элиот пережил приступ сомнений в смысле жизни, знакомый многим воннегутовским персонажам. Тупик представлялся безвыходным. Оказалось, что замечательные достижения на пути к научно обоснованной утопии явно не помогли прогрессу в той области, которую принято обозначать расплывчатым, совершенно ненаучным термином «счастье». Что разрыв между тем и другим глубок, болезнен, ощущается на каждом шагу. Да и преодолим ли?
Выход нашелся, когда Элиот в конце концов открыл для себя старую как мир истину — надо научиться дорожить человеком. Просто человеком.
Боконон в «Колыбели для кошки» на фундаменте, казалось бы, той же простейшей истины возвел замысловатую постройку, именуемую религией боконизма. «Фонд Розуотера» был благотворительной организацией на чисто альтруистических началах. Для боконистов альтруизм не главное. Учение Боконона представляет собой продуманную и по-своему законченную систему философских и моральных постулатов, в которой основное — принцип динамического напряжения, обладающий весомостью нравственного кредо.
Не пытайся коренным образом изменить структуру окружающего тебя мира, учит Боконон, и прими царящее в нем зло как неизбежность, больше того — как необходимость. Однако помни о том, что здоровье общества и просто собственное твое спасение зависят от того, сумеешь ли ты противопоставить злу добро. Утверждай добро, утверждая право человека — каждого человека, просто человека, а не обладателя парламентского кресла или докторского диплома по прикладным дисциплинам — на счастье, во всяком случае — право жить.
Умей отделять себя от «гранфаллонов», — Боконон разумеет под этим ложные объединения людей, которых сплотили заведомо для него безумные цели: служения науке, или национальным интересам, или политическим доктринам. Но помни, что ты принадлежишь «карассу» — нерасторжимому сплетению добрых и злых начал, взаимодействием которых поддерживается равновесие вселенной. Остерегайся нарушить это равновесие в сторону ли «чистого» добра или «чистого» зла. Всякая попытка изменить «карасс» опирается на добытую логическим, умственным, научным путем «истину» — противопоставь ей «ложь», абсурд, негативизм, словом, любые средства, способные воспрепятствовать таким начинаниям. Ибо счастье, насколько оно вообще возможно в этом мире, требует сохранения самой природой созданных «карассов» в неприкосновенности.
Первая фраза «Книг Боконона» гласит: «Все истины, которые я хочу вам изложить, — гнусная ложь». А ход событий в романе Воннегута как будто подтверждает правоту рассказчика, утверждающего, что основанный на лжи боконизм — единственная исцеляющая мир религия нашего времени. В идейном «карассе» романа учение Боконона противостоит технократическому утопизму. Боконизм улавливает в технократической утопии ее самый существенный изъян — равнодушие к человеку, как только он не выступает в качестве создателя материальных ценностей. И выдвигает контраргументом абсолютизацию интересов человека вопреки потребностям научно-технического развития. «Что вообще священно для боконистов?» — спрашивает приобщающийся к новой религии рассказчик и слышит в ответ: «Даже не бог. Только одно… Человек… Вот и все. Просто человек».
Построенная на требованиях «сиюминутной» (а не сулимой в некоем полностью автоматизированном раю будущего) гуманности, бокононовская этика не только рассматривается в романе как серьезная и по-своему состоятельная нравственная позиция. Во многом она даже созвучна авторской мысли. Нет надобности упрощать взгляды Воннегута на сегодняшний мир. Его книги остаются на счету реалистической и сознающей свою ответственность литературы, хотя их автор склонен, как и Боконон, категорически противопоставлять тенденции научного прогресса коренным интересам человека и человечества, не замечая принципиальных различий формы и результатов НТР в разных социальных системах и не так уж редко абстрагируя понятия добра и зла от их конкретного социального наполнения.
И все-таки Воннегут-художник не может не сознавать иллюзорности боконизма, на практике оборачивающегося даже оправданием гибельного для судеб мира рационализма технократов, воспринимаемого боконистами как необходимый «злой» элемент «карасса».
Вводя в роман фигуру Боконона, автор остается верен идее «динамического напряжения». Боконизм — естественная человеческая реакция на крайности технократического прогресса с его устремлениями к «научной» гуманности, на деле означающей полное порабощение человека. Единственный небоконист на острове Сан-Лоренцо, где происходит основное действие книги, доктор фон Кенигсвальд, лаконично формулирует тот аргумент боконизма, который является решающим и для Воннегута: «Книги Боконона» скорее всего очень далеки от истины, но без них человеческая жизнь станет вообще непереносимой. «Я — прескверный ученый, — говорит Кенигсвальд. — Я готов проделать что угодно, лишь бы человек почувствовал себя лучше, даже если это ненаучно».
Но здесь рано ставить точку. Прибывающих на остров в столичном аэропорту встречает объявление: «Каждый исповедующий боконизм на острове Сан-Лоренцо умрет на крюке!» Крюк красуется перед дворцом президента — «Папы» Монзано, чьим прототипом был гаитянский диктатор «Док» Дювалье, и время от времени кого-то для отрастки казнят на этом крюке, согнав на площадь тысячи потенциальных боконистов.
По ходу действия выясняется, что боконизм в республике Сан-Лоренцо исповедуют все, включая и «Папу». Крюк тоже придумал Боконон: в молодости он видел такой крюк в камере пыток музея восковых фигур. Он же написал песню о «счастливой стране, где мужчины храбрее акул», — государственный гимн Сан-Лоренцо. Он же основал саму республику и сам себя объявил вне закона, чтобы у верующих религия не стала просто привычкой вроде курения, а у правителей всегда находился повод свалить все неудачи в делах внутриполитических и международных на происки боконистов, оправдавшись и за чудовищную нищету, и за еще более чудовищную тиранию.
