Резко снизилась в Западной Европе и младенческая смертность: во Франции, например, с 21,9 % в 1965 г. до 3,9 % в 2005 г. В настоящее время значения этого показателя не превышают в рассматриваемом регионе 5 %. По предварительным оценкам на 2006 г., Исландия и Швеция вместе с Японией и Сингапуром находятся среди стран, достигших его наиболее низких в мире значений: менее 3 умерших на 1000 родившихся.
1.2. Причины изменений: историко-институциональный анализ
Основная линия изменений. В основе демографических сдвигов, столь сильно изменивших жизнь европейцев (табл. 1.3), лежали существенные изменения важнейших институтов европейских обществ.
В середине 1960-х гг. государство как социальный институт все еще пытается выступать в роли защитника моральных устоев, контролировать сексуальное и репродуктивное поведение граждан. Запрещены или значительно ограничены аборты, продажа и «пропаганда» контрацептивов, а развод если и возможен, то представляет собой долгую и мучительную процедуру.
Однако маховик изменений, запущенный окончанием Второй мировой войны и поддерживаемый непрерывным экономическим ростом, раскручивается все сильнее. Происходит демилитаризация массового сознания; молодежь, родившаяся после войны, менее всего склонна полагать, что расширенное воспроизводство призывников – именно то, в чем она нуждается. Прежние формы социального контроля над сексуальным и репродуктивным поведением лишаются морального оправдания и воспринимаются как опостылевшие оковы. Молодежь громогласно заявляет об этом в ходе молодежных волнений второй половины 1960-х гг., в Париже снова вырастают баррикады.
Массы между тем вовсе не жаждут великих потрясений и недвусмысленно заявляют об этом на выборах. Бунтари разъезжаются по домам, на каникулы, баррикады разбирают, жизнь входит в привычную колею, революция-68, как кажется едва ли не всем ее участникам, потерпела поражение. Однако на протяжении следующего десятилетия все, чего добивалась молодежь, начинает осуществляться, причем при самом активном содействии государства. Разводы упрощаются, аборты легализуются, снимается запрет с продажи и пропаганды контрацептивов, студентам-мужчинам наконец-то разрешено посещать женские общежития.
Таблица 1.3. Изменения в демографическом поведении жителей Северной и Западной Европы в последней трети ХХ в.
Источник: Lesthaeghe R., Neels K. From the First to the Second Demographic Transition: An Interpretation of the Spatial Continuity of Demographic Innovation in France, Belgium and Switzerland. Interface Demography, Vrije Universiteit Brussel, Pleinlaan 2, B-1050 Brussels, Belgium // www.vub.ac.be.
Этот неожиданный для современников ход событий по прошествии нескольких десятилетий оказывается легко объяснимым. Надзор за сексуальным и репродуктивным поведением, как выясняется, больше не нужен никому: ни государству, ни политикам, ни генералам, ибо в новом обществе – постиндустриальном, постсовременном (перечень эпитетов не счесть), фокус социального контроля смещается совсем в иную сферу. Теперь критически важным становится манипулирование сознанием потребителей и избирателей, остальное уже несущественно.
Общество между тем непрерывно богатеет, приспосабливается к новым реалиям; крепнет социальное государство (welfare state), появляются все новые медицинские препараты и технологии. В финале этого европейского концерта слышатся, однако, тревожные нотки. На смену старым, более или менее решенным в прошлом веке проблемам, приходят проблемы нового века, незнакомые и потому пугающие.
Краткие истории, впрочем, всегда спрямляют действительный ход событий. Ввиду этого остановимся на их описании более подробно.
Демографическое соревнование эпохи мировых войн и государственный демографический контроль. Военная и политическая мобилизация населения против внешней опасности относится к числу важнейших функций государства, легитимность которой обычно признается подавляющим большинством его населения. До Второй мировой войны эта функция была неразрывно связана в общественном сознании не только с формированием призывных контингентов, но и с обеспечением условий для их демографического воспроизводства. Реальная угроза краха национального государства в результате внешнего вторжения оправдывала в глазах населения активные действия правительства в сфере демографической политики. В Западной Европе особую роль при этом играло военное противостояние Германии и Франции, в 1870–1871 и 1914–1918 гг. уже сходившихся в смертельной схватке. Над предвоенной Европой витал дух демографического соревнования.
Известно, насколько велика роль внешней угрозы в формировании и изменении этнического самосознания и общественных настроений в целом. Предчувствие войны было психологической доминантой общественной жизни. Пронаталистская (поощряющая рождаемость) политика европейских государств, похоже, черпала соки в этом «коллективном бессознательном». Отношение населения к такой политике, как это часто случается, было двойственным: признавая право государства на вмешательство в репродуктивное поведение граждан «в принципе», люди без особых угрызений совести обходили идущие «сверху» запреты в своей повседневной жизни.
Во Франции, где рождаемость начала снижаться раньше, чем в других странах Европы,[9] эта тенденция многими учеными, общественными и политическими деятелями рассматривалась как угроза самому существованию французской нации. Дополнительным источником беспокойства служило то, что население Франции с каждым годом все более значительно уступало по численности населению Германии.[10] Проведение активной пронаталистской политики в таких условиях представлялось необходимым и вполне естественным. В 1920 г. во Франции были запрещены аборты и антинаталистская (направленная против рождаемости) пропаганда, не допускалась продажа контрацептивов (за исключением презервативов, которые рассматривались как способ борьбы с венерическими заболеваниями).[11] Примером тесного переплетения военных и демографических соображений является утверждение, что аборт «уничтожает во Франции каждый год больше детей, чем война 1914 г. ежегодно уносила французских солдат».[12]
В период между двумя мировыми войнами широкое распространение получила зловещая идея улучшения «качества» населения путем демографической селекции «человеческого материала». Нацистский режим в Германии сформировал этнически дифференцированную политику рождаемости, ставшую одним из элементов геноцида в отношении других народов. Для немцев такая политика предусматривала кредиты для новобрачных, наказание за производство абортов, моральную и материальную поддержку детей, рожденных вне брака. Рождение четырех или более детей объявлялось делом чести немецкой женщины.
В отношении порабощенных народов гитлеровцами проводилась противоположная политика. Гитлеровским ведомствам, действовавшим на оккупированных территориях Польши и СССР, предписывалось всячески пропагандировать среди поляков, русских, других славянских народов аборты и контрацептивные средства и подчеркивать тяготы и «вредность» материнства.[13]
Мрачной и все еще не до конца исследованной страницей истории является практика принудительных стерилизаций, которые проводились в скандинавских странах почти полвека и были прекращены лишь к 70-м гг. XX в. Здесь сплелись в один клубок страхи перед «вырождением», имевшие широкое хождение в Европе тех лет, научные заблуждения евгеники, вера в возможность хирургическим путем отсечь от общества «генетически отягощенные» (а в более радикальном варианте идеи и любые маргинальные) слои населения.
В период между двумя мировыми войнами в Северной Европе вполне демократическим путем были приняты законы, допускавшие принудительную стерилизацию: в Дании в 1929 г., в Швеции и Норвегии – в 1934 г., в Финляндии – в 1935 г. При этом в скандинавских странах насильственная стерилизация душевнобольных воспринималась как вполне допустимая с этической точки зрения мера, принимаемая в интересах большинства населения. В датском парламенте против закона о стерилизации голосовало только 6 депутатов-консерваторов. В Финляндии против принятия закона выступило несколько левых социалистов. Единственной группой населения, активно отвергавшей стерилизацию (в особенности после появления в 1930 г. направленной против евгеники папской буллы Castii connubii), были немногочисленные в Северной Европе католики.[14]
В Швеции инициаторами закона были социал-демократы, которые, в отличие от немецких нацистов, использовали не мистическую расовую, а вполне «рациональную» экономическую аргументацию. Считалось, что, поскольку государство субсидирует семьи с детьми, деторождение нельзя рассматривать как сугубо приватную область человеческой жизни. Гунар Мюрдаль (будущий нобелевский лауреат по экономике) доказывал, что стерилизация умственно неполноценных представляет собой необходимый элемент «великого социального процесса приспособления» человека к современному городскому и индустриальному обществу. Он утверждал, что рост благосостояния влечет за собой рост числа рождений психически больных, а значит, государство имеет право на вмешательство в случаях, сомнительных с точки зрения евгеники.[15] Однако оказалось, что границу между насильственными стерилизациями, проводимыми на основе социально-экономических и расовых аргументов, легко нарушить: в 1942 г. коллаборационистским режимом Квислинга в Норвегии был принят закон, оправдывавший применение подобной меры расовыми соображениями.
