Сентябрь 1998 года.
Пятый курс университета. Аудитория. Сидим, разговариваем. Ждём преподавателя – новенький, в этом году только пришёл работать в университет. Открываются двери и под лёгкие звуки девичьего гомона входит он – Алексей В. Глаза лениво пробежались по лицу, фигуре: «Ничего, симпатичный». Да вот чудак, по-белорусски разговаривает. Но это его не портит. Наоборот, приятно выделяет из серой массы русскоязычного большинства.
Ноябрь 1998 года.
На занятиях по скульптуре – на его занятиях – рисовали эскиз подсвечника. Мой имел форму нашумевшего тогда «Титаника».
– Вы не сделаете его за два часа занятий, и даже за вечер, если захотите поработать после занятий, – заверил меня Алексей. – Нарисуйте другой эскиз.
– Сделаю. На что спорим?
Поспорили на бутылку шампанского, которую он должен мне по сей день. Ведь придя в мастерскую вечером, я сделала-таки керамический «Титаник» – символ наших будущих отношений, как и обещала, за два часа.
Подсвечник закончила, отношения начала… Что я могу сказать о них сейчас? Не много, совсем не много. Я помню, конечно же, помню наиболее яркие моменты наших с Алексеем встреч. Сколько их можно насчитать за три года – время, что длилась «любовь»? Опять я должна взять это слово в кавычки, хотя тогда думала, что чувствую что-то большое, настоящее, неповторимое, что-то из разряда «раз и навсегда». Первое свидание и лёгкий прощальный поцелуй, первая ночь, во время которой меня «любили» больше раз, чем за всю мою предыдущую жизнь, ещё несколько наиболее ярких не первых ночей, выделенных памятью среди множества других непривычными обстоятельствами, необычными деталями, не как обычно временем и местом, игрой не по правилам – чем-то отличительных ночей, неделю первого в моём опыте совместного с мужчиной проживания – горько-радостную, поездка в Минск и тихий вечер в кругу его друзей-художников.
Первое, первая, первый, впервые… Относитесь внимательно ко всему первому. Ведь именно оно оставляет свой неизгладимый след в памяти и остаётся там даже после того, как всё остальное потихоньку стирается.
В целом, наши с Алексеем отношения сейчас я бы могла описать одним двустишием. Три года жизни одним предложением…
«Я так тебя люблю,
И так люблю,
И этак…»
– И всё?! – скажет читатель. – А как же терпкий вкус любви, разлуки боль и яд измены? Где сладость встреч подчас свиданий? Вновь ревность… Где огонь? Потеря…
Сгорело в адском всё огне. Ничего. Пусто. Ни души в душе, не тронутой любовью, нет. Растало прошлое в тиши сегодня любящей души.
Кроме редких воспоминаний от прошлой (или минувшей, канувшей в Лету) страсти остался дневник, датированный 1999 годом и каким-то чудом сохранившийся на бумаге сон, что приснился в марте 2000, за полтора года до расставания.
Красивая книжка-дневничок, подаренная матерью с тем, чтобы подтолкнуть меня разобраться в себе. Ведь это в любви можно растаять, стать незаметным, не потеряв самое себя, а в страсти недолго и утонуть с головой.
6. Записи из дневника
Запись под эпиграфом: «Родина – это всё… Это – ощущение гордости прошлым и предчувствие великолепного будущего, которого мы никому не отдадим».
(К. Паустовский.)
Как я теперь его понимаю! Тогда не понимала. Так из-под моей руки появились строки, за которые сегодня не могу чувствовать ничего, кроме жгучего стыда, но у меня достаёт мужества, чтобы привести эту запись здесь, потому что как признать свои ошибки, если боятся даже произнести их вслух.
«Я люблю деревню, в которой родилась. С ней у меня связаны самые приятные воспоминания моего детства. Только этот маленький кусочек земли и может называться моей Родиной, а никак не вся Беларусь, так как у меня не возникает ни ощущения гордости прошлым, ни предчувствия великолепного будущего. И, будь у меня такая возможность, я бы без зазрения совести поменяла и гражданство, а при необходимости и религию, предчувствуя прекрасное будущее в какой-либо другой стране».
В то время я грезила заграницей. Начала учить сперва французский язык. Бросила. Взялась за итальянский. Усвоив его более-менее хорошо, получила возможность съездить в Италию. Сначала воспитательницей с группой белорусских детей, выезжающих на оздоровление за рубеж (единственное, за что стоит благодарить Чернобыль), потом переводчицей.
Как видим, мечты всегда сбываются в случае, если у вас достаточно трудолюбия, чтобы приложить необходимое количество усилий для их осуществления.
Мечта сбылась, принеся с собой понимание, что как бы не было хорошо там, жить я смогу только здесь. Oh! Nostalgie… Тоска по Родине вовсе не миф.
Вопрос составителя дневника: «Мои бабушки и дедушки. За что я их люблю?»
И мой ответ: «Не могу сказать определённо, что я к ним испытываю, поэтому не могу объяснить и причину своих чувств».
Честно. Сейчас могу объяснить. Я любила маминых родителей и равнодушно относилась к отцовским. И мне за это не стыдно. Такая избирательность объясняется взаимностью чувств. Человеку, да что там – любому живому существу – свойственно любить тех, кто любит их.
Вот вам, заброшенным собственными детьми родителям, и ответ на вопрос: «Почему мои дети не хотят досмотреть мою старость, я же для них…» Детей надо было любить, а не «же для них…». Для себя делали, в противном случае об этом никто бы не знал, кроме вас да их, ваших детей. Однако никогда не поздно начать писать на страницах судьбы с чистого листа.
«Мой любимый учитель».
Нашла на этой странице позабытое отчество Алексея – Олегович. И взаправду учитель, в науке страсти нежной.
«Мой идеал».
«Я принимаю людей такими, какие они есть. У меня нет идеала».
Мудро.
«Какое место в моей жизни занимает книга?»
«Огромное». Есть вещи, которые не меняются с годами.
«А он мне нравится. За что?»
«Не знаю. Иначе это уже не было бы любовью».
Так и есть. Любовь заканчивается там, где возникают разумные причины, объясняющие необходимость совместного проживания или времяпрепровождения мужчины и женщины.
Люблю, ибо абсурдно – только так.
Однако же в той бывшей моей влюблённости причины были. Да ослеплённая ею, я их не замечала. Теперь вижу: бегство от одиночества – результат внутренней не наполненности; поиски приключений, желание, чтобы жизнь бурлила и кипела – компенсация отсутствия огня в душе; паразитарное стремление быть с кем-то более реализованным, более…, более… С «менее» нечего взять в плане дальнейшего развития. Вот причины, позволяющие понять, что появление любви в твоей жизни в принципе невозможно до тех пор, пока ты не побеспокоишься, чтобы стать самодостаточным – тем, кому для пребывания в состоянии абсолютного счастья самого себя достаточно. А значит, необходимость искать счастье в другом нет, и ты можешь себя (белорусское) «па-да-ра-ваць» – дарить радость любимому – без причины.
«А он меня не замечает. Как быть?»
«Такого со мной ещё не случалось».
7. Старый сон
Ночь с 16 на 17 марта 2000 года. «Я с Алексеем В. в каком-то сооружении (полуподвальное помещение). (Полуподвальное помещении – полулегальные отношения. Я бы назвала их полусумеречными, если бы такое слово существовало, а так наши чувства привели не знаю, как его, а меня к пограничному состоянию.) Две комнаты не до конца разделены небольшой перегородкой. (Комнаты в моих снах всегда отражают внутренний мир человека. Две комнаты, разделённые перегородкой – это разум и чувства, сознание и интуиция. Разделены не до конца – значит, небольшая связь между ними существует, и тогда пока ещё есть шанс приобрести утраченную целостность.) С левой стороны – окна, вся стена состоит из окон. (Подспудно я всё понимаю, вижу ситуацию такой, какая она есть, но…) Начинаем целоваться. Хочется большего. Видим в это время идущих по улице людей, но они не догадываются посмотреть на нас. (Не догадываемся посмотреть на себя со стороны, не допускаем в голову таких мыслей.) Чувствую при этом сумасшедшую радость. (Рада до умопомрачения, или в результате умопомрачения не хочу замечать поглощающей меня бездны.) Вдруг в помещение заходит толпа людей, они считают это здание чем-то вроде галереи. (Я для него только одна из многих, один портрет из галереи подобных.) Они нас не видят. Мы продолжаем целоваться. Неожиданно замечают нас, поворачиваются, возмущаются. (И всё же замечаю…) Мы убегаем, дико хохоча. (И убегаю, бегу прочь от непрошеных мыслей.) Они начинают нас преследовать. Дверь заперта. Мы летим. Становимся духами, пролетаем под стеклянными дверьми-окном. Вылетели на улицу. Поднялись в воздух. Летим, счастливые, дальше. Погони нет. Прилетели в Могилёв. Решили лететь к скульптурной мастерской. Влетели в неё через тяжёлую оцинкованную дверь. Целуемся дальше. Слышим, подъехала полицейская машина (воронок), кого-то выпустили из неё. И тут трое мужчин направляются к мастерской (это тоже полуподвальное помещение). Мы озадачены: как они нас нашли, никто ведь не следил за нами?! Полицейские каким-то образом входят в дверь. Один главный и двое помощников. Начинается игра в догонялки. (От себя всё равно не убежать, не избежать самоуничижения и самобичевания.) Мы летаем, они ходят. В комнате оказалось много окон. Вдруг обнаруживаем, что их можно уничтожить бычками от сигарет (до этого мы курили). Бросили в них бычки – двоих помощников уже нет, третий нас преследует. Поймал меня за ногу. Курю. Пытаюсь попасть в него сигаретой. (Остатки разума тонут в сизом дыму вредной привычки – маленького шажка на пути к смерти.) Опять меня разбирает дикий смех – я сумасшедшая! (Безумие – то, до чего едва не довела меня эта дикая страсть.)»
