— Или, — продолжала Алька, захлебываясь от собственной значимости.
— Будь красива!Будь счастлива!Пусть пришлет тебе аллахПарня в джинсовых штанах!
— Дед, ты что? — попробовал было остановить опасное развитие событий Тимка, но было поздно. Тимка захотел было съездить Альке ложкой по лбу, но вовремя вспомнил, что он любит ее… А какая же это любовь, когда по лбу?
— Или вот, — тараторила Алька.
— Алая роза упала на грудь?Милый мой парень, меня не забудь!Белая роза упала совсем!С другим я теперь… нет… как же там…С другим я хожу теперь назло вам всем!
У Альки загорелись глаза и. раскраснелись щеки. Она трогательно глядела деду в глаза, придвигаясь к нему после каждого следующего стиха. Дед пятился.
— Или… — Алька выдержала эффектную паузу:
— Люблю тебя, но это тайна!В душе моей на это есть секрет!Спросить теперь тебя не жалко,Со мной ты ходишь или нет?!!!
— Какой, — очнулся дед, — потенциал. У меня даже в ушах заложило. Звенит. Ничего подобного никогда не слышал. Даже в войну. Какой-то фольклор на ходулях! — Дед принялся накладывать по тарелкам макароны.
— Да-а, дед, — сказал Тимка, принимаясь за макароны. — Они так там все орут про любовь, что около школы вороны больше не живут. Распугались.
— Еще!!! — вдруг яростно вскрикнула Алька. Дед от неожиданности уронил в котелок вилку.
— Еще, — торжествующе блестя глазами, заявила Алька.
— Раньше были рюмочки!А теперь бокалы!Раньше были мальчики!А теперь нахалы!Раньше были стопочки!А теперь фужеры!Раньше были девочки!А теперь пантеры!
Правда, потрясно?!
— Очень потрясает, — согласился дед, пытаясь длинной палкой выловить вилку из котелка. — Это все? Или еще чего-нибудь?
— Все… — печально кивнула Алька.
— Очень, очень большое спасибо, — сказал дед. — Теперь можно завтракать…
А Тимка ел-ел, а потом сказал:
— Ты, дед, не обращай внимания. У них класс с маразматическим уклоном.
А Алька сказала:
— Па-а-адумаешь…
На этом завтрак закончился. Солнце уже порядком припекало. Наступило настоящее утро.
Мыть тарелки — занятие не из веселых, но что поделаешь, если дед совсем не мама. Не дожидаясь, пока Тимка и Алька соберут посуду, дед взял удочки и отбыл в направлении ближайших зарослей орешника.
— Клев должен быть замечательный, — на ходу бросил он. — Я полчасика подергаю окуньков, и мы будем с ухой.
Едва дед исчез в зарослях, Алька сказала:
— Пошли купаться, — и поскакала к реке, на ходу разуваясь. Доскакала до самой реки и исчезла.
В том самом месте, где исчезла Алька, река делала широкий поворот. Вправо и влево от этого изгиба тянулись кустарниковые заросли, переходящие в сосновый лес. В траве кто-то гудел. Конечно, шмели и разные мухи… Тимка побрел к реке. На берегу разделся и залез в воду. Вода была утренняя, свежая. Сначала Тимка нырнул и достал немного песка со дна. Потом проплыл немного. Потом решил «утопить» Альку. Но Алька сразу предупредила, что она и сама утонет, так как плавает очень плохо. Тимка поглядел на красивое лицо Альки и «топить» ее передумал. От нечего делать он поплыл за поворот, — посмотреть, как дед ловит рыбу. Дед за поворотом бессовестно спал, воткнув удилища в землю. И даже жалостно всхрапывал. На поплавке качалась стрекоза. Тимка не стал будить пригревшегося деда. И подумал: «Я меняюсь к лучшему».
Когда Тимка выплыл из-за поворота, он понял, что глупости в жизни мужчин случаются не только в кино.
Алька переодевалась на берегу. Наверное, она думала, что Тимка уплыл к деду ловить рыбу, а может, еще что… Но это не главное… Трава была ослепительно… Трава была ослепительная, как… Трава была зеленая, как… как… Алька стояла спиной к реке и смотрелась в маленькое зеркальце. А потом прыгала на одной ноге, вытряхивая из ушей воду, и вновь смотрелась в зеркало.
Тимка перестал плыть. Ноги коснулись дна.
Трава была зеленая, как… такая зеленая. И небо такое… В жизни никогда не бывает такого неба. А Алька прыгала, словно загорелый кузнечик, и смотрелась в зеркало. А волосы у нее были светлые, выгоревшие на солнце и длинные. И мокрые. В жизни никогда не бывает таких волос. Но это не главное… Было очень тихо. Гудела болтливая трава. Тимка по щиколотки увяз в тине. А Алька стояла на берегу, как загорелый кузнечик. Тонкая. И вдруг оглянулась. Тимка почему-то не утонул со стыда. Стыда не было. Алька испуганно улыбнулась и растерянно опустила руку с зеркальцем. «Зайчик» брызнул в траву. Тимка тоже испуганно улыбнулся и, выдернув из тины ноги, поплыл за поворот. А за поворотом спал дед. И храпел. Просто сидел себе на солнышке разомлевший старик и спал.
— Дед, — прошептал, вылезая на берег, Тимка.
— А? — дед вздрогнул и сразу выпрямился.
— Дед, — шепотом спросил Тимка, — что ж ты спишь, дед?
— Не кричи, — шепотом сказал дед, — всю рыбу распугаешь.
Тимка вдруг сделал сложное «сальто» и упал рядом с дедом. Дед подозрительно покосился на Тимку. Тимка вытащил из воды удочку. На крючке обмяк сомлевший червяк.
— На такого даже я не позарился бы, — сказал Тимка.
— Он замаскировался, — вздохнул дед. — Он в глубокой засаде. — И, отобрав удочку, закинул обратно в реку.
— А помнишь, как ты в третьем… нет, во втором классе германскую серию на окно расклеил?
— Ага, — весело сказал Тимка, — ты сказал, что приличные гены обошлись без меня… Ругался.
— Я не ругался, — сказал дед, — я тогда был в таком состоянии, что уже не ругался.
Где-то далеко закуковала кукушка. И куковала, слава богу, долго. Вернулась стрекоза и вновь нахально уселась на поплавок, и закачалась… У Тимки отчего-то сжалось сердце.
— Дед, а ты стихи знаешь? — спросил Тимка.
— Очень немного, к сожалению, — вздохнул дед. И улыбнулся. И у Тимки отлегло с души.
— Не про бокальчики, правда…
— Прочитай, — попросил Тимка.
— Вот стихи, написанные тоже в дороге, — сказал дед, — и я их люблю.
Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!Препровождаешь жизнь меж мягкою травоюИ наслаждаешься медвяною росою.Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,Но в самой истине ты перед нами царь:Ты Ангел во плоти, иль, лучше, ты бесплотен!Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен:Что видишь — все твое, везде в своем дому,Не просишь ни о чем, не должен никому.
Дед надолго замолчал.
«Кузнечик дорогой…» — Тимка поджал колени и, обхватив их руками, смотрел в воду, на круги, разбегающиеся от танцующего поплавка со стрекозой.
«Кузнечик дорогой…» Тимка смотрел на воду й улыбался той улыбкой, что называется глупой.
— Ты, дед, не бойся… — произнес наконец Тимка.
— А я и не боюсь, — улыбнулся дед, — просто я огорчаюсь.
— Знаешь что, — сказал Тимка, — пошли… Хватит тебе спать. Там… и Алька одна, и вообще.
Дед смотал удочки, и они пошли. А червяков из банки выпустили на свободу. Повезло червякам, что и говорить.
Алька стояла у погасшего костра и перемешивала золу длинной обугленной палкой-кочергой.
— Бьюсь… — Дед опустил на землю пустое ведерко. — Бьюсь об заклад — в этой реке полно рыбы. Однако сегодня возобладали гуманные мотивы. Вследствие чего популяция местной фауны сохранена в неприкосновенности, — просто объяснил дед отсутствие рыбы.
Алька перестала задумчиво «кочегарить» и мельком глянула на Тимку. Тимка был серьезней.
— Не клевала, — перевел он речь деда, — рыба.
— В другой раз… — осекся дед.
— А я уж думаю, что вас так долго нет, — Алька облегченно улыбнулась. И открыто посмотрела на Тимку. Тимка слегка покраснел и сказал:
— Так дед же… Он же… Дед ведь пока всю рыбу не выловит… Он же как этот… фанат. Его же никак не отвлечешь.
Дед оглянулся на Тимку и задумчиво произнес:
— Мне всегда было интересно, когда все врут и никто не краснеет.
— Почему это не краснеет? — Тимка действительно покраснел.
Мнительная Алька поглядела на деда, на Тимку и тоже залилась краской. И вдруг так саданула «кочергой» до золе, что Тимка попятился.
— А я с… дедом… это… — выдавил Тимка и тихонько возненавидел свой неповоротливый язык и всего себя, дурацкого, неуклюжего, совсем не мужественного. А, наоборот, такого… прямо никакого…
— Я купался… — наконец сказал Тимка и, решив уточнить, добавил: — Там… в этой… реке… — И тут же испуганно подумал: «Что я сказал?! Она, конечно, сразу подумает… что я нарочно… Тем более, что я… А она подумает, нарочно… Как будто специально. Как будто намекая… Как будто…»
