Знаете ли Вы отзывы о Чернышевском людей не моего лагеря: Достоевского? Лескова? Страхова? Розанова?.. Если не знаете или позабыли, возьмите 27-ю книгу «Нов<ого> журнала» и на стр. 297 и след<ующих> в моей статье «Корни большевизма» найдете цитаты, которые мне лень выписать.
Знаю, что Розанов говорил о Чернышевском и в другом плане[20], — в том самом, который «художественно» развил Набоков, вызвав Ваши восторги и восклицание «роскошь». Но с каких это пор физиологические отправления стали определяющим моментом в русской литературе?
Помню наш с Вами разговор и спор. Ваша «философия» вкратце сводится к тому, что политика, общественность, — зыбки, непрочны и никчемны. То ли дело художественные произведения, они будто бы вечны. Помнится, я тогда же доказывал, что формула Достоевского «красота спасет мир»[21] оказалась не более плодотворной, чем все формулы общественников и других. И сейчас предлагаю Вам мир на почетных условиях. Предлагаю Вам признать, что этика не менее ценна, чем эстетика, и если мир «спасется», ему не спастись без определенной этики личной и коллективной.
Мне всегда казалось, что для эмигранта (не простого беженца), на личном опыте познавшего, к чему может привести плохая политика или дурная общественность, паки и паки обязательны поиски хорошей или лучшей политики и общественности, а никак не отрицание и заушение ее и бегство от нее.
Это все, что мне хотелось Вам сказать.
С пожеланием всего доброго
М. Вишняк
Предыдущее было написано, но не было отправлено, как пришло от Вас второе письмо, от 11 июня, уже по прочтении моего письма в «Нов<ом> р<усском> слове».
Я приятно поражен, что оно не встретило с Вашей стороны бурной реакции.
По существу оно не меняет сказанного выше, разве только что я никак не понял и не почувствовал, что Вы, нападая в разговоре со мной на политику и политиков, — «озоровали» или только поддразнивали меня.
Еще раз всего доброго!
Да, говорил ли я Вам, что Вен. Марков, А. Марков был моим псевдонимом в России и за границей. Но Ваши темы и подход — не мои, и нас не смешает «будущий историк».
7. В.Ф. Марков — М.В. Вишняку
22 июня 1956 г.
Многоуважаемый Марк Вениаминович!
Шум от моей «оплеухи» доходит до Монтерея. Вот уж не думал не гадал, что получу такую «известность». Не один из моих коллег хвалил меня (не читав «Опытов») только за то, что я оказался Вашим противником (вернее, Вы моим), и теперь, очевидно, «правые», которые меня терпеть не могли за мою защиту Хлебникова и Маяковского («левых»!), могут сделать меня своим героем — как же, выступил против Чернышевского, Кусковой и навлек на себя гнев Вишняка. Другие, наоборот, подходили и шептали: «Ну, теперь Вы пропали, Вишняк — человек с большим влиянием». В общем, ну их к черту! Вы все же преувеличили все это. Вот и Глеб Петрович, прочитав наконец «Опыты», пишет: «грех не так велик». Это ж подлинная заметка на полях, не придуманная, потому и заостренная, потому и бездоказательная. Слава Богу, что люди еще читают книги с заметками на полях, волнуются и преувеличивают.
Несмотря на Ваш вызов, ответа Вам писать не буду (публичного). Не думаю, что Вы истолкуете это превратно. Мне ответ Вам был бы даже выгоден, т. к. я в нем оправдался бы перед «общественностью» в вопросе с Маяковским и Демьяном и восстановил бы свое «доброе имя», «посрамив» Вас. Но я не люблю писать письма в редакцию. Дело не в том, что я презираю общественное мнение, а я его не чувствую, я вне «литературы», т. е. всех этих обсуждений, выступлений. Это не ницшеанство, не башня из слоновой кости. Я просто сторонник выводов и суда наедине со своей совестью, а не публичных покаяний или инвектив. Вот этими заметками попал в «литературу» и не рад теперь. Не знаю, удалось ли мне ясно донести мысль или я только утвердил Вас в мнении обо мне как об «эстете» (между прочим, считаю «эстетов» — парикмахерами).
Вот в конце письма Вы пишете об этике и предлагаете мне «признать, что этика не менее ценна, чем эстетика». Да когда же я был против этого? Напротив, я за этику двадцать эстетик отдам и что-нибудь впридачу. В статьях в «Гранях» и в «Опытах» я об этом только и писал последние годы. Но наше расхождение вот в чем: Вы пишете об этике «личной и коллективной», а для меня коллективная этика — противоречие в самом слове. Коллективной этики не только не было, но и не может быть, это мое глубочайшее убеждение (и не только мое). Так же и «коллективного» читателя «Н<ового> р<усского> с<лова>» не представляю, не чувствую. Судить себя надо перед совестью, перед другим человеком, но не перед чужими людьми, которые меня не знают и знать не хотят. Вот письмо к Вам — другое дело, это общение человека с человеком, и Вы не можете себе представить, как я был рад В<ашему> письму и нашему «примирению». Плохо только, что в письме всего не скажешь: торопишься (пишу на службе), плохо формулируешь мысли. Жаль, что нельзя с Вами побеседовать в комнате (только не диспутировать в зале) — и обязательно несколько раз, потому что один раз — не типичен.
Нагородил Вам бессвязицы.
Всего хорошего.
Ваш В. Марков
8. В.Ф. Марков — М.В. Вишняку
Dep<artmen>t of Slavic Lang<uages> University of California Los Angeles 24, Calif<ornia> 13 января 59 r.
Многоуважаемый Марк Вениаминович!
Читаю Ваши воспоминания и наткнулся на обвинение меня (стр. 254) в «эстетском бесстыдстве»[22]. Не знаю, что Вам ответить на это. Я сторонник персонального «выяснения отношений», а не «писем в редакцию» (до которых Ваше поколение было падко). Прежде всего, чисто по-человечески не могу понять, что у Вас за зуб против меня. Неужели Вы могли меня так невзлюбить за короткое посещение Монтерея? Помню, что даже спора между нами тогда не было, я чуть только наскакивал на Вас, но это вообще моя манера, на более близких я еще больше наскакиваю (иначе было бы скучно жить). Короче, я печатно ни разу вас не атаковал, а Вы уже второй раз, причем первый раз постарались опубликовать свое письмо в двух центрах эмиграции — в Нью-Йорке и Париже — да еще обвинили меня неправильно по существу (я Вам об этом писал тогда), и теперь я хожу, по Вашей милости, в литературных невеждах — как это согласуется с идеалами «кристальности» Вашего поколения? Не сердитесь на мою иронию, я знаю, что Вы честнейший человек (это видно и по Вашей книге), но я считаю, что, не ответив Вам публично тогда (а ответить я не мог, ибо я, как Вам известно, животное необщественное — надо же и мне быть последовательным), поставил Вас в двусмысленное положение. Вы несправедливо ошельмовали человека и потом не извинились. Ну, Бог с ним, с этим. Только насчет «эстетского бесстыдства». Странные у Вас понятия об эстетстве. Вас послушать, так я этакий эмигрантский Оскар Уайльд. Какое же эстетство в любви к творческому? Я на стороне поэтов, художников и композиторов, которых человечество, как правило, не понимает и не ценит, которыми оно помыкает и помыкало. Часть этого есть и в Вашем отношении, скажем, к Цветаевой. А для меня Цветаева — кровная сестра, ей больно — и мне больно. Поэтам трудно жить, и ее заносчивость того же порядка, что у Пушкина в «Поэт и чернь» — и там и тут касание неуклюжими руками живого поэтического мяса. Хорошие люди касаются, плохие — все едино, все больно — ибо касаются другие, из другого теста сделанные, пусть иногда и с хорошими намерениями. Я никого не виню: так люди сделаны, но что я поделаю, если я, пусть плохонький, один из этих поэтов и их понимаю, Чернышевский для меня не икона, как для Вас, у меня другие иконы (почему-то думаю, что более достойные). Чернышевский — бездарный писатель, которого мне запихивали в глотку в юные годы — неужели я должен теперь сдерживаться, когда я свободен. Не для одного меня не тайна — губительное воздействие «демократических» критиков (других) на литературу, которую я люблю и в которой живу. Неужели Вы и тут хотите учредить какую-то цензуру, как, сознайтесь, было в «Совр<еменных> зап<исках>». Конечно, это не советская и не николаевская цензура, но концентрационный лагерь не перестает быть таковым, если в нем лишь 2 человека, а не 2 миллиона. Не знаю, убедил ли я Вас, что я не «эстет», или же еще больше возмутил (Вы, кажется, любите возмущаться чужой «неправотой»), но вот мои несвязные соображения на этот счет. Насчет «бесстыдства» Вы тоже неправы: задор, заносчивость, что хотите: я люблю поцапаться, но «бесстыдство» не только преувеличение, а просто словесная неточность (поэтому у Вас и были недоразумения с поэтами, которые всегда точны в выражении мыслей, в отличие от политиков с их псевдо-точностью).
