– А какая разница? – спросил Ульянов, немного уже навеселе.
– Очень простая, – засмеялся поп. – Диакон, когда выпьет, хрюкает и мычит: ааа! Я же после выпивки пищу на наивысшей ноте: иии!
Все начали смеяться, а отец Макарий налил себе еще одну рюмку, выпил, задрал высоко голову и пискнул:
– Иии! О да!
Снова раздался веселый смех веселого общества.
Госпожа Ульянова накормила детей и положила их спать. Сидела молчаливая и угрюмая, принимая приветливое выражение лица, когда обращали на нее внимание. Скоро, однако, подвыпившая компания о ней забыла. Заметивши это, она исчезла из комнаты.
Володя не пошел во флигель, где он жил со старшим братом. Возвратился тайком и спрятался в гостиной, издалека наблюдая за пирующими.
– Много ли можете выпить, отец Макарий? – спрашивал попа Ульянов, хлопая его по плечу.
– До бесконечности плюс еще одну рюмочку! – парировал поп, поднимая глаза как для молитвы.
– Ваше преподобие, согласно выражению Кузьмы Пруткова, может охватить неохватываемое… – заметил со смехом инспектор.
– Воистину, Петр Петрович! – ответил тут же отец Макарий. – Потому что сказано у Экклезиаста, сына Давидова, царя Иерусалимского: «Ешь хлеб свой с весельем, и пей вино свое с радостью, так как поступки твои Богу угодны!».
Володя задумался над этими словами. Мать учила его молиться и водила в церковь. Люди молились перед красивыми позолоченными иконами; у одних были растроганные, прояснившиеся лица, другие плакали и вздыхали.
Существо, имеющее такое возвышенное, трогательное имя – Бог – должно быть изумительным, прекрасным, могущественным, сияющим; не может быть оно подобным ни отцу, доктору, коллежскому советнику с орденом на шее; ни священнику в зеленой сутане, с красивым крестом на груди; ни даже маме, которая ведь все-таки временами гневается и кричит на сестер и служанку совершенно так, как это делает сам Володя во время ссоры с братьями и сестрами… Великое существо не может поступать таким образом, и между тем, сам отец Макарий сказал, что Бог одобряет веселье при приеме пищи и питии вина, на что так часто жалуется мать, с отчаянием или гневом глядя на отца.
Семья Ульяновых. Фотография. XIX век
Опечалило это мальчика. Бог представился ему менее страшным и менее любимым, совершенно обычным, лишенным тайны.
– Может, похож он на отца Макария или на епископа Леонтия? – спросил он самого себя.
Его передернула эта мысль, и начал он прислушиваться к разговорам гостей.
Опершись локтями о стол и качая головой, инспектор Шустов говорил:
– Часто объезжаю далекие деревни, где мы закладываем народные школы. Собираю интересные, весьма забавные материалы по просьбе моего коллеги из семинарии. Может, господа, помните горбуна Сурова? Он закончил академию и теперь является профессором университета в Москве. Го, го! Большой ученый – не шучу! Лично знаком с министром просвещения! Книги печатает. Я должен выполнить его просьбу, так как это именуется протекцией! Я отыскал для него материалы, такие, что пальчики оближешь! Знаете, что в двух деревнях я обнаружил язычество? Да, да, язычество! Официально они являются православными; когда приказывают власти, едут они за пятьдесят верст4 в церковь, поклоны бьют, аж гудит, а дома прячут «старых богов», перед которыми ставят мисочки с жертвами – молоком, солью, мукой. Ха, ха, ха!
– И где вы это видели, Петр Петрович? – спросили одновременно отец Макарий и комиссар полиции.
– Это деревни Бейзык и Луговая, – поведал инспектор.
– Должен завтра донести об этом епископу, – произнес поп. – Нужно направить туда миссионеров, обучить, предостеречь, переубедить, укрепить в настоящей православной вере!
– Делайте это им, а я пошлю туда своих верховых полицейских, они там переубедят и наново окрестят идолопоклонников нагайками1! – воскликнул со смехом Богатов. – Дикий еще наш народ, ой, дикий, господа!
– Поэтому устраиваем школы народные, – отозвался Ульянов, попивая пиво. – Образованность быстро идет в гору. Уже не найдете теперь деревни, где не было кого-то, умеющего читать и мало-мальски писать.
– Это хорошо! – похвалил отец Макарий. – Можно будет дать им хорошие книги о пользе Церкви, об уважении к особам духовным, о долге сыновнем в отношении батюшки-царя и счастливо господствующего над нами императорского дома…
– О том, как живут цивилизованный народы на Западе, – вставил Ульянов.
– Это излишне! – отмахнулся Богатов. – Не поймут, впрочем, ни к чему это, и даже может стать опасным, так как пробуждает безответственные мечты, дух недовольства, протеста, бунта. Припомните себе, господа, что преступные революционеры совершили покушение на драгоценную жизнь такого святого, доброго к крестьянам монарха, каким был царь Александр II. Находился я тогда в Петербурге и видел, как раскачивались на виселице Желябов, Перовская и другие убийцы. Душа радовалась, что настигла их рука Божья!
– Рука Божья? – шепнул Володя. – Это Бог вешает людей?
Бог снова отдалился. Не был он уже близким, понятным, хорошим. Не вернулся, однако, на небо, в таинственную синеву, затканную золотом солнца, серебром луны и бриллиантами звезд, как рассказывает детям старая нянька Марта. Удалился, но в какой-то другой мир, мрачный, враждебный, ненавистный.
Бог… вино… виселица – все перевернулось вверх ногами в голове мальчика. Слезы давили ему на глаза. Сердце колотилось в груди. Чувствовал он жгучую печаль, грусть о чем-то, что внезапно утратил. Ненавидел он комиссара Богатова, ненавидел Бога.
Один бил в ухо крестьян, которые прямо-таки заливались кровью, другой собственной рукой вздергивал их на виселице. Комиссар бил крестьян за то, что хотели наказать безжалостного богача; революционеры убили царя… За что? С твердым убеждением, что он тоже был недобрым.
В это время отец, испуганный наганом Богатова, оправдывался:
– Хочу сказать, что можем дать крестьянам примеры: обработки земли, выращивания скота, применяемые на Западе.
– А-а! это можно, – согласился комиссар полиции. – Должны, однако, прежде всего, прибегая к силе власти, Церкви, школы, должны удерживать наш народ в повиновении дисциплине, верноподданству царю, в спокойствии и смирении. Иначе нельзя!
– Без сомнения, так как в противном случае появится новый Разин, Пугачев, самозваные вожди народа, ведущие к бунту! – со смехом воскликнул доктор. – А когда наш темный муравейник зашевелится, вот это был бы танец! Со всех нор вылезли бы дьяволы, ведьмы, бесы, вурдалаки и помчались бы перед нашими Иванами, Степанами и Василиями! А те, спокойные, добрые, богобоязненные крестьяне, шли бы с грозным уханием, размахивая ножами, топорами и дубинами, пуская кровь всем встреченным на дороге, надо или не надо! Ради удовольствия увидеть горячую кровь, для убеждения, в конце концов, имеет ли, например, отец Макарий в брюхе красные или голубые внутренности. Га! Возник бы тогда великий грохот и шум, а зарево охватило бы всю святую Русь! Знаю я наш народец! Недалеко отошел от добрых времен татарской неволи. Татары гуляли, прямо-таки земля дрожала, но это пустяк по сравнению с тем, как погуляли бы наши православные Иваны, Алексеи и Кондраты. Уф! Аж мурашки бегают от этих мыслей!
Все задумались, с беспокойством оглядываясь на себя, хотя на столе уже стояла батарея опорожненных бутылок.
– Ой, да, да, доктор, святая правда! – прервал молчание комиссар полиции. – Был бы это танец такой, что пыль поднялась бы до самого неба! Сообщу я вам кое-что об этом.
Все уселись удобней и закурили папиросы. Ульянов подлил пива.
– У Волги, около Самары в прошлом году кочевал табор цыганский. Хищное это, несправедливое племя! Известно, что где цыгане, там воровство. Пропадает добродетель девок деревенских, теряются кони, ха, ха, ха!
– Одну потерю не исправишь, другую еще можно отразить! – заметил, глядя на свой прекрасный крест, отец Макарий.
– То-то и есть! – покачал головой Богатов. – Так и произошло. Какой-то молодец цыганский хаживал по соседней деревне, высмотрел себе красавицу, ну и спал с ней в осеннюю ночь на мягком сене. Не только, однако, на любовь тратил время! Высматривал, что и где, у кого из крестьян можно бы урвать. Цыгане похитили три наилучших коня, удрали на другой берег, продали добычу татарам и исчезли в степях, как стая волков. Крестьяне долго искали украденных лошадей и узнали, что они у татар.
Александр Ульянов, старший брат Владимира Ульянова.
Фотография. XIX век
Шептались о чем-то, советовались со своим попом и одной ночью совершили нападение.
Забили до смерти дубинами и зарубили топорами восемь татар и отобрали коней. Авантюра, жалобы, шум, суд! Пять из них пошло на каторгу5…
Годом позже табор кочевал поблизости и молодой цыган пожаловал к брошенной возлюбленной. Схватили его. Началось представление, настоящий спектакль! Ой, что это было! Девку обвиняли в том, что она ведьма, потому что одна из пожилых крестьянок собственными глазами видела, как красавица летала на метле! Привязали девушке на шею старый мельницкий камень и бросили ее туда, где на Волге образуется водоворот. Исчезла, как щенок… С цыганом позабавились по-другому. Связали ему руки ремнем, намазали его медом и повесили в лесу над муравейником так, что касался он его ступнями. Вся деревня в течение трех дней и ночей ходила смотреть, как конокрада живьем пожирали муравьи! Двух крестьян приговорили позже на три года каторжных работ.
