Я нашла его последнюю записку спустя несколько недель после того, как он закрыл дверь в последний раз:
«Вы заслуживаете лучшего. Это жизнь не для меня. Я не умею её жить. Если бы я не ушёл, то покончил бы с ней. Покончил с собой. Но кому от этого стало бы легче?
Никогда не прощайте меня!
Люблю.
Простите».
5. Путешествие первое
Прошло время, и стало лучше. Лекарства, массаж, операции, физкультура, мама. Прошел шок, стресс. Я заговорил. Меня стало больше. Через несколько месяцев у меня появилось лицо, шея. Потом руки. Ещё чуть позже грудь.
Спустя пару лет я восстановился почти наполовину. Если быть точным, то всего на процентов 30, конечно. Всё, что ниже груди, по-прежнему отсутствовало напрочь.
Знаете ли, это очень приятно – шмыгать носом, чесать себя самого, трогать лицо. Раньше я и не знал, как это по-настоящему офигительно! – хрустеть шеей, шевелить ею, болтать головой, как захочешь; танцевать плечами, поднимать их по максимуму, а потом бросать вниз, выпячивать лопатки, как крылья, и выгибать грудную клетку вперёд так, чтобы на спине образовалась ложбинка. Ну и потом, конечно, писать, читать, держа теплую шершавую обложку книжки своими руками.
Трогать. Трогать. Трогать!
Трогать всё подряд, ощущать кончиками пальцев вещи – вообще замечательно! Моё вернулось ко мне – и я был счастлив.
Вот только после пришлось ещё труднее, чем раньше. Мой выздоровительный скачок вселил в меня надежду, да я был почти уверен, что скоро восстановлюсь на все100%! Но этого не произошло. Поясница, таз и, главное, ноги – отказывались работать. Их нет у меня до сих пор. То было даже не разочарование. У меня случился какой-то коллапс в душе. До этого я верил. Невзирая ни на что, я верил, что меня все-таки ждёт иная судьба, верил в себя, свои силы, в свои ноги. А они все предали меня одновременно. Что-то остановилось. Словно кончился завод механизма. Спина перестала распрямляться, что значит оживать. «Я разогнусь!» – говорил я себе. Я ошибался.
Мамы нет уже больше часа. Я позвонил на сотовый, и он забрендел в её комнате. Спасительный голос на фоне шума дороги отменяется. Остаётся сплошное ожидание, и меня начинает колбасить.
Я перестаю смотреть на стену. Устаю думать и говорить с собой. Так надо. Опустошить башку. Подготовительный этап закончен. Я понятия не имею, куда собираюсь, потому что просто иду с ней. Я закрываю глаза. И отправляюсь в путь:
– Митя, просыпайся!
– Угу.
– Митя. Ми-и-тя! Митя вставай! – она продолжает, как заведённая, и я, конечно, поднимаюсь раздражённый и злой. Неужели она не понимает, как это тяжело отклеиваться от сна. Больше всего страдают глаза. Их просто не разлепить. Здесь нужна выдержка, как в фотоаппарате, а она требует, чтобы я вскочил как неживой.
Я встаю с кровати и украдкой бегу в туалет, потому что у меня трусы топорщатся, как всегда. С утра. Мама заставляет умывать лицо холодной водой, говорит, что это полезно. Может быть и полезно, но до чего же неприятно.
Мы садимся завтракать. Мама достала вчерашних драников и наготовила свежих творожников. Сделала чай. Мне остается лишь плюхнуться на стул. Поставила мёд и сметану на выбор. Но я ем всё подряд.
– Сегодня, выйдем пораньше. Мне нужно успеть во много мест.
– Ладно, – говорю я сварливо и ликую. Много мест – это прекрасно!
На улице март вроде, но ещё морозно. Так часто бывает. Я, понятное дело, не хочу надевать подштанники. Заходит мама. Я надеваю подштанники. Натягиваю вторые штаны сверху. Напяливаюсь, как капуста: майка, рубашка, свитер, и не поймёшь, что куда заправлено.
Мы закрываем дверь. Я слетаю по порожкам первый, чтобы покорчиться у домофонной двери, выпуская её так, будто я швейцар,
Мы идём рядом. Я не держу её за руку. Уже давно. На нас не смотрят, и я иду, как хочу.
Пешком. Обязательно пешком. Никаких троллейбусов и бубнящих бабуль.
Чтобы выйти с подворотни на улицу, приходится обходить дом с дальнего угла, потому как ближний ход перекрыт огромной мерзкой грязевой лужей! Мини озером, извечно возникающим по весне.
Сперва мы заходим в аптеку. Там пахнет бинтами. Не могу надышаться. Медицинские запахи. Я к ним слишком привык и потому полюбил. Не больничные столовые – это важно!, но исключительно лекарственные и процедурные. В больничных столовых пахнет кислой капустой, йодом, старостью. Удивительно. Во всех больницах и всех городах – один и тот же, в схожести до миллиметра, запах.
Мама закупает цитрамону, таблеток от давления, йода, гематогена. Последнее – мне, конечно.
– Вот это надо всегда иметь про запас, – говорит она на выходе.
– Ага! – я бестолково соглашаюсь, занятый вовсю борьбой с гиперсладкой и вязкой плиткой гематогена.
Потом мы идём в банк платить за квартиру. Брюки сзади, как всегда, уже вымазаны от брызг до самой задницы! Мама ругается: «Как же так можно ходить?» «Не знаю», – я и сам бешусь, ведь штаны только из стирки.
В очереди я узнаю много нового:
«Белазы обладают грузоподъёмностью до 170 тонн! В Иркутске на разработках полезных ископаемых водители белазов зарабатывают, аж, по семьдесят тыщ! Их плотно кормят, снабжают витамином C, чтобы не было цинги и через два года работы отправляют в отпуск на 6 месяцев».
Несомненно, теперь я хочу быть водителем Белаза.
Ещё…
«Если бы Столыпину дали осуществить реформы до конца, то всё было бы хорошо»
Но —
«…если бы не Сталин, то войну бы мы не выиграли ни за что!»
А также:
«Пугачёва не спит с Галкиным… Но вот наш губернатор со своей молоденькой секретаршей вполне возможно… фильм про Высоцкого говно и вообще сразу понятно, что это опять Безруков… весной будет кризис… летом жара… осенью… осенью…»
Может быть, и ничего не будет? Только вот, как тогда прожить без новостей?
Я бывалый, стоический участник очередей: больниц, поликлиник, социальных служб, администраций, рынков и магазинов. Раньше, когда мама чаще брала меня с собой, я мог подслушать десятки чужих жизней, побывать в них самую малость. В этих забавных разговорах могли обитать здесь, по соседству с великими – простые люди. Совсем рядом. Так плотно, что иногда зарождается что-то новое. Как Вселенная во время большого взрыва! Анекдоты, страшные подлинные истории, пророчества, слухи и сплетни, легенды и мифы, целые миры – все в одной куче: и простой народ, и президенты, и благодетели, и террористы. Как ни странно, я любил очереди…
Вот и сейчас, отстояв полуторачасовую, мы в награду получаем груду бумажек, которые мама сжимает скрепкой. Кладёт их в файл, и мы движемся дальше. К центру через мост, по которому раньше ходили трамваи. По центру, выложенному булыжником.
Мы заходим к маме на работу. Сегодня не её смена, но «Валька обещала отдать долг». Я жду в подсобке магазина. У Вальки в этом месяце много штрафов, и потому она отдаёт лишь часть суммы, и значит сегодня никакого «Альпин Гольда» вечером с чаем. Да ну и хрен с ним! Мама не ругается. Не расстраивается, не сердится на подругу. Это нормально.
Мы идём в магазин за едой, за туалетной бумагой «зайка», которая что наждак, за чаем, кофе, молоком, зубной пастой и «Альпин Гольдом», конечно. У неё всегда находится небольшая заначка. Мы будем пить горяченный чай со сладким, как любим. Вместе. Вдвоём.
– Спасибо! – я.
Она улыбается как-то по своему, больше глазами, а губы очень, очень забавно посмеиваются отдельно… будто сами по себе.
Мне кажется, что глаза говорят с самыми близкими, а с помощью языка, рта, губ рождаются нужные слова для окружающих. Так остаётся нетронутой сокровенная тайна влюблённых сросшихся душ, и сохраняется обычный порядок среди чужих друг другу людей.
Потом мы гуляем. Просто так. По парку. Иногда заговариваем о книжках или фильмах. Молчим. Она останавливается и смотрит на небо. Говорит:
– Знаешь, а ведь свет такой разный. Постоянно. Каждый день, даже если стоит безоблачная погода, он отличается от самого себя прежнего. Порой достаточно посмотреть на него под определённым углом, заметить его переменчивость, и он уносит тебя в какие-то далёкие воспоминания или чувства – туда, где свет когда-то был таким же. Такое вот путешествие во времени. С помощью света. У тебя бывает такое?
Я не знаю, как ответить. Но ощущаю, что ощущаю, о чём она говорит. Я знаю, что это, когда за окном зима, а свет льётся не прозрачно-матовый и сверхяркий в отблесках, а лёгкий и цветной, как летом, и вот ты уже в деревне на каникулах.
– Бывает.
Мы возвращаемся домой. Нас не было несколько часов. Мои ноги приятно ноют от долгой и полезной ходьбы, и я, усталый, закрываю глаза и плюхаюсь всем весом на кровать, где я лежу сейчас… где открываю глаза. Моё путешествие окончено.
И я по-прежнему один.
6. Жалость – это камень
