Но я читал свидетельства очевидцев еще моей истории, как в 1291-м тамплиеры героически обороняли Акру, чтобы жители успели сесть на корабли, как семьсот рыцарей ринулись на восемьсот тысяч сарацин и опрокинули, обратили в бегство, как героически тамплиеры и тевтонцы сражались в кольце врагов и отказывались сдаваться в плен, как уносили тела товарищей с поля боя и несли через пустыню, под палящим солнцем, изнемогая от жажды, сами умирали, но отдавали последние капли воды раненым. Это были простые рыцари. Какой грабеж, их вели высокие идеалы. Но и это, как говорят в рекламе, еще не все, еще не вершина доблести. Есть рыцари из рыцарей, более высокая ступень – паладины. Даже в бою паладин стоит десятка обычных рыцарей, это я знал еще со школы. Паладинами становились там, в крестовых походах, где драться учились не на турнирах, а в жесточайших боях, паладины в плен не сдавались, знали, к ним пощады не будет, а сарацины их не просто убьют, а сперва искалечат, потом замучают насмерть.
Отец Дитрих сказал невесело:
– Все чаще поговаривают, что герцог Веллингберг и отец Антоний не разобрались в спешке…
Я промолчал, отец Дитрий прав. Крепость рыцарей-монахов доживала последние дни, но мы с Гендельсоном успели, успели в последний миг. И повернули колесо победы в нашу сторону. Монастырь был спасен, и настоятель под одобрение израненных паладинов прямо на обломках выбитых врагом врат посвятил меня в паладины. Ему просто в голову не могло прийти, что такой подвиг мог совершить не совсем… достойный паладинства.
– Да, – согласился я, – понимаю. Еще один камушек на чашу весов, чтобы не попадаться на глаза прелату. Или, как его, нунцию.
Он смотрел на меня мудрыми, грустными, понимающими глазами. В эпоху рыцарства Европа вдохновлялась подвигом неистового Роланда, лила слезы над его гибелью, тогда понимали прекрасно, почему в час гибели Роланд обращается к своей спате Дюрандаль, а не к возлюбленной невесте Альде, что ждала у окошка его возвращения. Это потом, когда дух рыцарства стал исчезать, поэты написали бы, что Роланд в час гибели говорил бы не о любимой Родине, а о любимой женщине. Не страдал бы, что погиб цвет рыцарства, а горевал бы, что не обнимет возлюбленную. Но тогда дух был высок, тогда «сперва думай о Родине, а потом – о себе». О короле Артура с его тупыми и самовлюбленными рыцарями и не вспоминали, для настоящих рыцарей то были всего лишь крепкие мужики в железе, зато в мое время о паладинстве уже забыли напрочь, вот тогда-то вспомнили эпоху короля Артура, ибо сам король и его герои для нас просты и понятны: дрались за добычу, умыкали чужих жен, а если и освобождали какую невинную девушку из лап людоеда, то опять же мотивы их поступков были проще и понятнее нам, простолюдинам третьего тысячелетия. И рыцарями начали считать именно воинов короля Артура, хотя звания рыцарей, по сути, достоин один лишь Галахад, мог бы считаться даже паладином, остальные же – крепкие мужики в доспехах и с мечами, что не просто думали сперва о себе, а потом о Родине, вообще ни о какой родине не думали и не знали такого понятия.
Перед моим взором проплыли картинки прошлого, я ответил со вздохом:
– Вы правы, отец Дитрих. Какой из меня паладин… Когда собираться?
– Лучше не затягивайте, – ответил и посмотрел мне в глаза. – На рассвете вас устроит? Что делать, сэр Ричард, сильному воину Господа – ноша по плечу!
– Больший груз, – огрызнулся я, – везет не самый сильный, а самый тупой верблюд.
Утром я проснулся, щурясь, комната залита светом, как будто над Зорром засияло два или три солнца. За окном свист, треск, а когда выглянул, обомлел: черные проталины, где вчера был снег, пригорки похожи на зеленые щетки: жесткая торопливая трава выползает так же спешно, как лезли зубы кадмового дракона, посеянного Язоном.
От пригорков пар, впадинкам тепла достается меньше, там травы еще нет, блестят грязные льдинки, но и те истаивают буквально на глазах. Птицы подняли неистовый щебет, стараются перекричать друг друга. Вдоль подоконника пробежал крупный муравей, посмотрел в мою сторону внимательно, сяжки двигаются, старается понять, перепадет ли сегодня от меня угощение или придется искать и тащить перезимовавших мух, жуков, куколок, очень худых и жестких, иссохших, будто тоже старались попасть в святые и до неприличия морили себя голодом.
– Ого, – сказал я невольно по своему адресу. – Ни фига себе спун!.. Ну не жаворонок я, не жаворонок!.. Я вообще-то еще тот гусь…
Сонный добрел до бадьи с водой в углу комнаты. Ударом кулака проломил тонкую корочку льда, плеснул в лицо, здесь так умываются и короли, если умываются, взвизгнул, не по мне это моржевство, поспешно оделся. В Средневековье феодалам помогают одеваться слуги, но я хоть и в феодальстве, но пока еще не феодал, а так себе, подфеодальник, мужик с мечом и с доспехами, хотя и при золотых монетах, но ранг, ранг, ранг…
Когда спускался вниз, слуга почтительно доложил, что в прихожей дожидается сэр Сигизмунд. Я заглянул в приоткрытую дверь, он сидит у дверей, прямой и правильный, красивый рослый юноша, весь белокурый, с нежным, румяным, как у херувима, лицом, в чистых голубых глазах почтительное внимание.
Я приоткрыл дверь, Сигизмунд вздрогнул, увидел меня, вскочил, преисполненный готовности выполнять любые повеления сюзерена.
Я помахал рукой.
– Сэр Сигизмунд, не соблаговолите… эта… отзавтракать со мною?
Он поклонился.
– Сочту за честь, сэр Ричард!
Голос его оставался звонким и чистым, а сам выглядит свежим и чистым, как круто сваренное и очищенное от скорлупы яичко. Я вздохнул, сам я больше по утрам похож на свежий огурчик: такой же зеленый и в пупырышках, хотел его пропустить вперед, но здесь эту вежливость не поймут, я же сюзерен, а он этот, вассал, потому я задрал подбородок и широкими шагами прошествовал к столу.
Пока поглощали холодное мясо, на другом конце помещения сырое мясо жарилось на открытом огне, пеклось на углях. Запахи жареного плывут тяжелыми волнами, бьют в ноздри, заползают в уши, делают волосы жирными и липкими. Сэр Сигизмунд ел с аппетитом, раскраснелся, хотя дома наверняка позавтракал, глаза косятся на мои пальцы с удивлением, я то и дело, орудуя двумя ножами, один использовал как вилку, что здесь кажется диким и неестественным. Правда, я быстро отвык от привычного бесконтактного способа – как легко опускаться! – и с удовольствием хватаю мясо руками, здесь так делают даже короли и нежные принцессы.
– Какие планы? – спросил я у Сигизмунда.
Он удивленно вскинул брови.
– Какие у меня могут быть планы?
– Ах да, – сказал я, в самом деле, какие планы могут быть у вассала, это значит, вся ответственность на мне, и если даже он сам кого-то прибьет или снасильничает, вешать поведут меня. Ну, не то чтобы уж сразу вешать, но все-таки отвечаю я, как вышестоящее. – Вы счастливый человек, сэр Сигизмунд… Я сегодня отправляюсь на юг. Мне даже дали примерную карту. Все-таки я не тиран, вам предоставляю выбор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
