Он потрогал горло. Оно онемело, как после анестезии, и слегка покалывало, словно накаченное новокаином.
Привалившись к тяжелым перилам, Бабаков стал медленно спускаться, преодолевая ступеньку за ступенькой.
«Нет! — думал он. — Мы уничтожили вас вместе с пасхами и рождествами, с крепостничеством и ведовством. Мы убили вас вместе с жирными буржуями и долговязыми развратными аристократами. Мы забили кол в ваше поганое сердце, размазав ваши мозги по стенам... вы мертвы! Да вы никогда и не жили, разве что в рассказах дряхлых старух, в испуганном воображении детишек! Вы не существуете!»
Бабаков скатился в коридор, едва удерживая желудок от извержения. Добравшись до двери библиотеки, начал скрестись и царапаться, пока она не распахнулась.
Он упал на пол, тяжело дыша.
Клементович разглядывал его сквозь слегка разведенные пальцы, но не поднялся из-за стола.
— Я болен! — прохрипел Бабаков. — Пожалуйста! Меня нужно отвезти в спленобский госпиталь для переливания крови. Я пропустил срок!
— Боюсь, что так, — отозвался барон. — Вы очень больны. Я, разумеется, тоже умираю. Поэтому, боюсь, не смогу быть вам полезен.
Бабаков смотрел на него сквозь распухшие веки.
— Умираете? С вами-то что?
— Скажите мне сначала, что с вами, — ответил Клементович, — и, возможно, я смогу ответить на ваш вопрос.
— У меня лейкемия, — сказал Бабаков, подползая к креслу. — Мне необходимо переливание крови... как можно скорее!
— Лейкемия — это заболевание крови?
— Да, рак крови.
Клементович поднялся, налил из бутылки.
— Выпейте коньяку.
— Не знаю, следует ли мне.
— Давайте. Это ваша последняя рюмка.
Бабаков проглотил карамельный огонь, желудок ожил.
— У вас гнилая кровь, Бабаков, — сказал барон. — Гнилая! Она нечистая, и она отравила меня.
Он вновь уселся в кресло, глядя в пространство.
— В каком-то смысле это хорошо, — сказал он через некоторое время. — Если все люди, которые становятся свободными, при этом начинают походить на вас, то мое время прошло. Когда люди уже на вкус не похожи на людей, когда моей добычей могут быть лишь звери в лесах, — продолжал он, — значит, мое время закончилось.
Бабаков изо всех сил пытался сохранить остатки сознания. Принять рюмку было ошибкой.
— Мне жаль мир людей, — продолжал Клементович. — Я не из этого мира, но я в нем жил. Вскоре над этим миром встанет солнце, и я останусь сидеть здесь, чтобы приветствовать его появление. Это будет первый восход, который я увижу за много столетий, — и последний. Но если солнцу суждено вечно сиять над людьми с вашей кровью, тогда лучше бы всем людям умереть сейчас, — провозгласил он. — Я надеюсь, что ваши Энгельсы и ваши Ленины не смогут отменить религию, которую я ненавижу, или суеверия, которыми я кормился. У вас, Бабаков, больше крови на руках, чем я выпил за всю жизнь. Уничтожая богов, вы уничтожаете и себя. Мы будем отомщены!
Бабаков попытался закричать, но его горло одеревенело. Перед глазами заклубился туман, и из отдаления до него донесся голос Клементовича:
— Встретимся в аду, комиссар.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
