Он много думал об этой музыке, думал о ее назначении. Но ни одна из этих мыслей не объясняла ее функцию. Зачем она звучит и почему ее слышит только Глеб, а не, допустим, Ефимыч?
И почему она становится громче? Словно ее источник приближается?
В один холодный февральский вечер после того, как Королев воткнул в розетку допотопный электронагреватель, комнаты скоропостижно погрузились во тьму. Меняя пробки на щитке лестничной площадки Глеб познакомился с человеком, назвавшим себя "коренным жителем" дома. "Коренными жителями" их блочной пятиэтажки являлись безденежные старухи и отчаянные пропойцы. Мешки под глазами нового знакомого прямо указывали на последний тип. Но речь смутила Глеба.
– Если позволите, то хотел бы заметить, что проводка в доме уже при строительстве не соответствовала стандартам.
– У меня был неисправный тэн, – коротко заметил Глеб. – Всего лишь перегорели пробки.
– Все равно… Могли расплавиться провода, могло произойти самое неприятное… А ведь знаете, этот дом построен на месте старинного особняка, который потом переделали в коммуналку. И однажды ночью она сгорела… Да-да! Был страшный пожар, здание выгорело дотла. Никто так до конца и не понял, почему это случилось. Все произошло настолько быстро… Но я думаю, это все из-за неисправной электропроводки! – И он заговорщицки добавил. – Точно вам говорю, как интеллигентный человек интеллигентному человеку!
Глеб покачал головой и выкрутил перегоревшую пробку.
– Право, очень неловко и даже стыдно отрывать вас от важной работы, – произнес абориген. – Но не могли бы вы помочь мне в приобретении одного редкого лекарства, на которое мне не хватает двадцати рублей? Я был бы вам очень признателен и вернул бы деньги завтра же…
Глеб что-то нашел в кошельке, но не дождался "коренного жителя" ни завтра, ни послезавтра… вообще больше не видел. Однако информация о большом пожаре, уничтожившем прежнее здание, где находился их дом, странно запала в душу.
Еще через неделю музыка заполонила его, не позволяя работать. Записи на стене превратились в длинные столбцы, и если раньше самый долгий отрезок составлял полторы минуты, то сейчас многие доходили до часа.
Да, проклятая музыка бренчала в голове, становясь все громче и агрессивнее. От нее было невозможно скрыться. Она словно неумолимый божий перст доставала повсюду и сильно нервировала, иногда нагнетая желание плотно закрыть на кухне форточки и включить газ…
Возвращаться к психиатру Глеб не собирался. Он представлял, что его ждет. Психбольница. Ненасытные доктора, пытающиеся воткнуть в него электроды и запихнуть зонд в пищевод или прямую кишку. И не беда, если испытуемый не выдержит экспериментов. Главное – наука и ее достижения!
Глеб должен разобраться сам.
В читальном зале городской библиотеки было жутко холодно, изо рта даже вырывалось облачко пара. Оконные стекла наглухо затянули инеевые узоры. Веснушчатая девушка-библиотекарь грела ладони о стакан с чаем, на плечи был накинут шерстяной платок.
– Извините, у нас не топят, – сказала она. – Я не поняла. Вам нужна история музыки?
– Не совсем. Мне нужно исследование сущности музыки, ее происхождения.
Она отхлебнула из дымящейся чашки, поставила ее на стол и скрылась за стеллажами. Через некоторое время вынесла стопку книг.
– Я подобрала литературу по основам музыки и об археологических находках древнейших инструментов. Некоторые экземпляры датированы началом двадцатого века, поэтому будьте аккуратны.
Глеб устроился в самом углу холодного пустого зала. Словно пытался скрыться от кого-то. Он взял первую книгу и с головой погрузился в статью о древних музыкальных инструментах, источниках звучания и первых нотах. Аккомпанируя тексту, его музыка, ставшая такой родной и неотъемлемой, грянула в ушах. Она стала еще громче, почти невыносима. Словно ее источник приближался.
– Да-да, про тебя, зараза, читаю, – сказал Глеб.
К концу громоздкой тяжелой статьи Королев окончательно задубел от холода. Одолев за час лишь четырнадцать страниц, он понял, что если с такой основательностью подходить к каждому листу, то до конца книги доберется лишь к лету.
Он пролистал "Историю музыки" до конца, но книга ничего не дала, кроме расшифровки термина. Музыка – это искусство муз. Другую книгу он сразу отложил в сторону. Автор с патологической убежденностью доказывал, что творцом музыки является сам Бог. "Все прекрасные произведения написаны людьми лишь движимыми Духом Святым, вдохновленные Богом!"
"А что, – подумал он, – если музыка не является бестолковой фантазией моего мозга? Что, если это музыка духов из загробного мира"?
Мысль была занимательной, но Глеб подумал, что духам уже пора что-нибудь сказать, а не бестолково бренчать на инструментах.
Перелопатив всю кипу книг, уставший, окоченевший, вымотавшийся вконец, он уже собрался домой – к рису на ужин и тревожному сну – когда в сборнике "Малоизвестные археологические открытия" наткнулся на статью. "Исследования пещер Помье Доминиканской республики".
Глеб с интересом наклонился к тексту.
Автор рассказывал, что при исследовании пещер индейцев таинос экспедицией Роберта Рейфилда были найдены свидетельства культовых обрядов в честь бога Матхи. Объектом поклонения являлось яйцо, из которого якобы родился бог. На месте проведения обрядов так же обнаружили примитивное сооружение, напоминающее музыкальный орган. К нему прилагалась таблица, в которой некоторым сочетаниям клавиш соответствовали иероглифы, обозначающие действие. "Например, – писал профессор, – гамме до-ре-ми соответствовало значение "идти", "двигаться", нотам ми-ре – "идти обратно", "возвращаться". На мой взгляд, этот странный поющий язык, состоящий из одних глаголов, являлся таким же средством обращения к богу, как чтение молитв".
Рядом с текстом профессор Рейфилд приводил таблицу с расшифровками коротких мелодий. А под ней располагалась фотография наскального рисунка, обнаруженного в пещерах Помье.
Глеб припал к фотографии. На рисунке углем был изображен человек, вылупляющийся из яйца. От яйца исходило сияние, по-видимому, такое жаркое, что горели деревья вокруг. А вверху распростерлось огромное звездное небо, на котором выделялась…
"Звезда Процион, – продолжал профессор Рейфилд, – самая яркая в созвездии Малого Пса. Почиталась индейцами как священная. Культовый ритуал проводился только при ее появлении на небе. Согласно преданиям таинос…"
– Господи! – ошеломленно пробормотал Глеб.
"…однажды со звезды должен прийти ответ. Музыкой ".
Глеб уставился на изображение звезды, чувствуя, как внутри него обрушивается лавина. Догадка стремительно росла, превращаясь в знание.
Мельком глянув на веснушчатую девушку-библиотекаря и, убедившись, что она не смотрит, он выдрал страницу с таблицей и рисунком, на котором изображено яйцо и полыхающие вокруг деревья.
Домой бежал, не помня ни о чем. Колючий ветер со снегом обжигал лицо. Музыка настигла его у самого подъезда, неожиданная словно артиллерийский выстрел. Глеб прижался к стене, не в силах спрятаться от громыхающих звуков.
Ми-ре, ми-ре – низко выдувала труба, а свирель вклинивалась ностальгически пронзительно – до-си-бемоль. Тяжело дыша и морщась от громких звуков, разрывающих голову, он достал мятую страницу и нашел последнее сочетание.
Холодный озноб прокатился по окоченевшему телу. Он возвел взгляд на небо, но метель закрывала звезды, в том числе и священную звезду индейцев таинос, далекий Процион из созведия Малого Пса…
– Поющий язык не был воззванием к богу, вроде чтения молитв, профессор Редфилд, – произнес Глеб. – Он являлся средством общения!
Он закрыл глаза, пытаясь совладать с чувствами.
Неужели где-то есть жизнь, возможно лучшая, чем здесь?
Гагаринская канава вела от дома вглубь пустыря. Сейчас, запорошенная снегом, она потеряла свои контуры, но Глеб с детства знал, что чем дальше уходишь от дома, тем Гагаринская канава становится глубже.
Метров через триста канава заканчивалась ямой в человеческий рост. В ней никогда не скапливался снег, потому что земля в этом месте всегда теплая.
С непонятным остервенением он принялся копать почву туповатой покалеченной лопатой, украденной у дворника. Не приспособленные для физической работы ладони быстро сбились в кровь. Вьюга завывала над головой, возможно последняя в эту затянувшуюся зиму. Музыка долбила по мозгам с настойчивостью тупоголового дятла. Время превратилось в ветер, каждое дуновение которого уносило холодный ночной час.
На глубине полутора метров лопата провалилась в дыру, из которой вырвался пар. Глеб расширил ее руками, по-собачьи отбрасывая землю под себя. Серая неплодородная почва здесь была не просто теплой. Горячей.
Наконец открылось отверстие подземного хода, уводящее куда-то вбок. Глеб включил фонарь и головой вперед полез в темную дыру. Метров через десять подземного лаза фонарь высветил впереди белую округлую поверхность…
