— Тебе сколько лет, сопля?
— Шесть…
— А мне десять! Я тебя старше. А старших надо уважать.
— Подумаешь! — я пожала плечами. — Моему брату тоже десять лет, но он меня соплей не называет. А ты все равно жадный!
Я поправила платьице, которое сегодня мама надела на меня в первый раз. Красивое платьице: белое в синий горошек и с пышным синим шелковым бантом у воротничка. Откинула за спину косички и повернулась, чтобы уйти. Но успела только схватиться за ручку подъездной двери.
— Эй! — окликнул меня Иван. — А зовут-то тебя как?
Я обернулась и манерно, как учила меня бабушка, произнесла:
— Екатерина Алексеевна.
— Катька, значит! — хмыкнул Иван.
Я уже открыла было рот, чтобы наговорить кучу вредных слов. Но тут, к моему огорчению, вышла мама и взяла меня за руку.
— Пойдем, Катюша.
Повела меня на четвертый этаж. Я почти сразу забыла о вредном мальчике и его щенке, столько всего нового попадалось на каждом шагу.
Весь следующий день меня никуда не выпускали. Родители разбирали вещи. А я обследовала квартиру: уголки, трещинки, выбоинки, обои, мебель, балкон и так далее. Все было удивительным, необыкновенным, не похожим на то, что приходилось видеть раньше. Мама сразу объяснила, мол, это наша квартира. Мне не верилось:
— А кто здесь раньше жил?
— Никто.
— А откуда же здесь мебель? Чья она?
— Наша. Мы с папой купили и сюда привезли.
Но я опять не поверила. Ни разу не слышала, чтобы родители обсуждали покупку мебели или получение новой квартиры. Не могла же я пропустить такое дело? Хоть краем уха, да уловила бы. Кроме того, по моим сведениям, у мамы с папой своего ничего не было. Когда отец говорил бабуле какие-нибудь гадости, она непременно напоминала ему о том, что мы сидим на ее шее…
На Сретенке мы жили в большой коммунальной квартире. В самой лучшей, шестнадцатиметровой комнате. Мы — это бабушка с дедушкой, мама с папой, мой брат Никита, я и тетя Сима, родная мамина сестра. И все в этой комнате принадлежало маминым родителям, то есть бабушке с дедушкой. Бабушка, возмущенная поведением отца или мамы, частенько напоминала, что приютила нас и кормит. Еще бы! Мама работала чертежницей и получала «копейки». Папа получал не намного больше. Этих денег еле-еле хватало на двоих, а нас было четверо. Так дедушка ворчал. Ну, и откуда, скажите на милость, у папы с мамой такая роскошная квартира? Не то, что у бабушки, где длинный-длинный коридор, украшенный обшарпанными дверями, заканчивался маленькой кухней и крохотной уборной, и где по утрам к раковине на кухне выстраивалась настоящая очередь — умываться. И соседи шипели на меня, словно настоящие гуси, если я, устав дожидаться, присаживалась на чужую табуретку. Еще пол. Он был из досок, крашеных давным-давно. Краска облупилась. Половицы рассохлись и противно скрипели, мне казалось — в ушах у меня скребут иголками. И по коридору я боялась ходить: узкий, длинный, темный, наполненный непонятными звуками и странными тенями.
А здесь! Просто чудо из двух смежных комнат. А еще центральное отопление, горячая вода, отдельная, только наша кухня, в туалете есть ванная с душем, пол паркетный. И, конечно, мебель! Да какая! Полированная, на тонких ножках. Гарнитур называется. Нет! Верить в то, что это великолепие наше, я никак не могла. И долгое время все ждала: вот-вот появится настоящий хозяин и выгонит нас на улицу. Оставить такой дворец и вернуться на Сретенку?! Ужас охватывал при одной только мысли об этом.
Мама с папой посмеивались над моими страхами.
— Маленькая она еще, — говорили они между собой, — не понимает.
Я слышала их разговоры и обижалась. И вовсе уже не маленькая! На следующий год в школу пойду. Вот был бы дома брат Никита, он не стал бы смеяться надо мной. Но Никиты не было. Его на все лето отправили в пионерский лагерь. Он появлялся только дважды — на пересменку. Оба раза гостил дома по три дня. И снова уезжал. Вот. Без него меня съедала тоска. Поделиться радостями, горестями, открытиями, ну, совершенно не с кем. До осени целый месяц без недели.
И вдруг выяснилось — поделиться есть с кем!
В понедельник мы с мамой первый раз поехали в детский сад из нового дома. Дорога показалась мне кошмаром. Бесконечные пересадки из автобуса в автобус. Везде теснота, давка. В одном автобусе пришлось ехать на подножке. И двери были открыты. Мама вцепилась в поручни так, что пальцы у нее побелели. Всем телом она сильно прижимала меня к какой-то толстой тетьке, без передышки ругавшейся на нас. Меня постоянно тошнило. Мама уговаривала потерпеть. В общем до центра мы добирались больше часа. Мама опоздала на работу. А я смертельно возненавидела автобусы. Обратная дорога показалась мне еще страшней. Сущий ад, как говаривала бабушка. Вечер. Люди ехали с работы. Уставшие, злые. Теснота и давка куда больше, чем утром. То тут, то там в автобусах вспыхивали злобные споры из-за места, из-за разорванных чулок, из-за того, что кто-то кого-то случайно толкнул или зацепил сумкой. Иногда слышалась откровенная ругань. Меня тошнило сильнее, до рвоты. Когда мы наконец добрались до дома, то я еле передвигала ноги. Мама оставила меня на крылечке у подъезда — подышать свежим воздухом, прийти в себя. А сама помчалась домой — готовить ужин.
Я смирно сидела на ступеньке. Там, где позавчера протирал штаны вредный мальчик с крохотным щенком. Действительно смирно сидела. И рассматривала все вокруг.
Прямо напротив дома был тот самый глухой забор со странной красной лампочкой. От нашего подъезда к нему вела асфальтированная дорожка. Такие же дорожки шли и от других подъездов. Я посчитала. Всего семь. Семь подъездов — семь дорожек. Нигде ни деревца, ни кустика. Немного асфальта и огромные кучи земли, битого кирпича, ломанных досок, еще чего-то. И ни одного дома, кроме нашего. Правда за забором торчало несколько подъемных кранов. Значит, другие дома еще построят. Это я знала. Папа у меня работал на стройке. Может, на этой стройке?
— Эй, ты, как там тебя? Катерина, что ли?
Я даже вздрогнула. Так хорошо было сидеть на прохладных ступеньках и мечтать: вот построят дома, заселят их, будет здесь жить много девочек и у меня появится куча подружек, с кем можно поиграть в куклы и «дочки-матери». А то с Никитой все в войну, да в войну. Надоело уже… И вдруг в мои тихие мечты врывается резкий, неприятный окрик: «Эй, ты!».
Я подняла голову. Шагах в пяти стоял тот самый мальчик, который недавно сильно обидел меня, назвав соплей.
— Чего тебе? — хмуро буркнула я, опасаясь новых издевок.
— А ничего, — мальчик широко улыбнулся и благосклонно пояснил:
