Нансен упрекал западно-европейское общественное мнение в нежелании понять происходящее в России и советовал не ограничиваться «пустыми слухами». «Все понять — все простить»… И этой старой пословицей д-р Нансен пытался дать объяснение тому гнету, который царит на нашей несчастной родине. В революционное время — методы действия не могут быть столь мягки, как в мирное время. Политические гонения были и при старом режиме, который тоже представлял собою олигархию. Теперь Немезида совершает свое историческое отмщение.
Не всякий способен, однако, в периоды, когда развертываются картины неисчислимых страданий и горя, становиться на эту своеобразную историческую точку зрения.
Может быть, в этом повинна русская некультурность, может быть, традиционность русской интеллигентской мысли, но мы — писал я — не способны понять великих заветов гуманности, облеченных в ту форму, в которую облекает их д-р Нансен.
И далеко не только он один…
Когда совершаются убийства часто невинных людей, когда в стране свирепствует политический террор, принимающий по временам самый разнузданный характер, наше моральное чувство не может примириться с утверждением: «ничто великое не совершается без борьбы и страданий». Наша общественная совесть требует другого отношения к «кровавым конвульсиям», о которых столь эпически писал Виктор Маргерит в своем приветствии советской власти по поводу пятилетия ее существования, т. е. пятилетия насилий над человеческой жизнью, над общественной совестью, над свободой слова.
Когда «учитель» и «ученик», Анатоль Франс и Мишель Кордей, преклоняются перед властью, которая якобы несет уничтожение несправедливости и угнетения после стольких веков, когда они говорят о русской коммунистической власти, как о провозвестнице «человеку нового лика мира», мы имеем право требовать, чтобы те, которые это пишут, и те, которые говорят от имени демократии, прежде всего познали современную русскую действительность.
Только раз поднялся как будто бы голос протеста западноевропейской демократии против большевистского террора — это в дни, когда смертная петля накидывалась на социалистов во время московского процесса партии с.-р. Казалось, европейский социализм сошел, наконец, с той «позиции нейтралитета», которую он занимал до той поры в вопросе о большевистских насилиях. Мы слышали тогда голоса и Максима Горького, и Анатоля Франса, и Анри Барбюса, и Ромэна Роллана, и Уэльса, предостерегавшие московскую власть от «моральной блокады» России социалистами всего мира. Угроза смерти продолжала висеть над «12 смертниками»! А Горький через несколько месяцев уже писал, что советская власть единственная сила, способная возбудить в массе русского народа творчество к новым, «более справедливым и разумным формам жизни». Другие приветствовали через полгода «новый лик мира»!..
Час истории наступит однако! И те, которые поднимают свой голос против войны, против ее «мрачных жертв», не должны заглушать свой голос совести, когда совершается самое позорное, что только может быть в человеческом мире. Кто сознательно или бессознательно закрывает глаза на ужас политического террора, тот отбрасывает культуру к эпохе пережитого уже варварства. Это величайшее преступление перед человечеством, преступление перед демократией и социализмом, о котором они говорят. Обновить мир может только обновленный человек. Не ему развиться в атмосфере угнетения, ужаса, крови и общественного растления, густым туманом окутавшей нашу страждущую страну.
Наша общественная совесть настоятельно требует ответа на вопрос о том, каким образом гуманность и филантропия могут мириться с насилием, которое совершается с Россией, с той человеческой кровью, которая льется на глазах всего культурного мира не на войне, а в застенках палачей? Каким образом филантропия и гуманность могут мириться даже со «святым насилием», если только таковое может быть в действительности?
Верховный комиссар Лиги Наций гордится выпавшей на его долю возможностью оказать помощь великому русскому народу, строящему новую жизнь. Не пора ли в таком случае остановить руку карающей Немезиды, занесенную над великой страной и великим народом?
И эта рука может быть остановлена лишь в том случае, если культурный мир безоговорочно выявит свое отношение к тому, что происходит в России. Как-то лорд Сесиль в письме в редакцию «Times» предлагал английской печати ознакомить общественное мнение с поведением того правительства, которое «стремится быть допущенным в среду цивилизованных народов». Но «не может быть пророком Брандом низменный Фальстаф» как бы отвечает на этот призыв в своей недавней книге «Нравственный лик революции» представитель так называемого левого народничества Штейнберг. Он вспоминает «обличительную мощь» Чичеринской ноты, посланной в ответ на протест западных нейтральных держав против красного террора в сентябре 1918 г, и говорит: «Не смеют „они“ — вожди этого мира поднимать свой голос протеста против „революционного террора“».
Ну а те, кто не повинны в грехах правящих классов, кто смеет поднимать свой голос, почему они молчат?
«Мы не обращаемся ни к вооруженной, ни к материальной помощи государств и не просим их вмешательства во внутреннюю борьбу против организованного насилия» — писал два года назад Исполнительный Комитет Совещания Членов Учредительного Собрания в своем обращении к общественному мнению Европы. «Мы обращаемся к цивилизованному и передовому общественному мнению. Мы просим его — с тем же рвением, с той же энергией и настойчивостью, с которой оно осуждало всякую поддержку контрреволюционных выступлений против русского народа и революции, отказать в своей моральной поддержке людям, превзошедшим в методах насилия все, что изобретено темными веками средневековья». «Нельзя более молчать — кончало воззвание — при страшных вестях, приходящих ежедневно из России. Мы зовем всех, в ком жив идеал построенного на человечности лучшего будущего: протестуйте против отвратительного искажения этого идеала, заступитесь за жертвы, единственной виной которых является их горячее желание помочь истерзанному народу и сократить срок его тяжких страданий…»
И все же нас продолжает отделять глухая, почти непроницаемая стена!
В 1913 г. в Голландии был создан особый комитет помощи политическим заключенным в России. Он ставил своей задачей информировать Европу о преступлениях, совершавшихся в царских тюрьмах, и поднять широкое общественное движение в защиту этих политических заключенных. «Не так давно цивилизованная Европа протестовала против тюрем и казней русского самодержавия. То, что теперь делается в России — указывает цитированное воззвание — превышает во много раз все ужасы старого режима».
Почему же так трудно теперь пробить брешь в лицемерном и апатичном нежелании говорить о том, что стало в России «своего рода бытовым явлением»?
Отчего мы не слышим еще в Западной Европе Толстовского «Не могу молчать?» Почему не поднимет своего голоса во имя «священнейших требований человеческой совести» столь близкий, казалось бы, Льву Толстому Ромэн Роллан, который еще так недавно заявлял (в ответ Барбюсу), что он считает необходимым защищать моральные ценности во время революции больше, чем в обычное время?
«Средства гораздо важнее для прогресса человечества, чем цели…» Почему молчит Лига прав человека и гражданина? Неужели «les principes de 1879» стали действительно только «фразой, как литургия, как слова молитв»? Неужели прав был наш великий Герцен, сказавший это в 1867 году[10]. Почему на антимилитаристических конференциях «Христианского Интернационала» (в Дании в июле 1923 г.) говорят об уничтожении «духа войны», о ее виновниках и не слышно негодующего голоса, клеймящего нечто худшее, чем война — варварство, позорящее самое имя человека?
«Страшно подумать, что в нескольких тысячах верст от нас гибнут миллионы людей от голода. Это должно отравить каждый наш кусок хлеба» — писал орган чешских с.-д. «Pravo Lidu» по поводу организации помощи голодающей России. Но разве не отравляет наше сознание ежечасно существование московских застенков?
Нет и не может быть успокоения нашей совести до той поры, пока не будет изжито мрачное средневековье XX века, свидетелями которого нам суждено быть. Жизнь сметет его, когда оно окончательно будет изжито в нашем собственном сознании; когда западно-европейская демократия, в лице прежде всего социалистов, оставляя фантомы реакции в стороне, действительно, в ужасе отвернется от кровавой «головы Медузы», когда революционеры всех толков поймут, наконец, что правительственный террор есть убийство революции и насадитель реакции, что большевизм не революция и что он должен пасть «со стыдом и позором», сопровождаемый «проклятием всего борящегося за свое освобождение пролетариата». Это — слова маститого вождя немецкой социал-демократии Каутского, одного из немногих, занимающих столь определенную, непримиримую позицию по отношению к большевистскому насилию.
