-- Не, спасибо. Я чайку.
-- Говорят, чай хорош в жаркий день.
-- Точно. Я от пива засыпаю.
-- Если хотите, -- сказал я Оле Джимми, -- мы сходим на заправочную станцию и я возьму вам пару сандвичей, Хотите?
-- С меня хватит пива. В одной бутылке пива, мой мальчик, пищи больше, чем в двадцати сандвичах.
Он улыбнулся мне, показав бледно-розовые беззубые десны, но это была приятная улыбка и не было ничего отталкивающего в его деснах.
Какое-то время мы сидели молча. Солдат прикончил свой хлеб с сыром и растянулся на земле, сдвинув шляпу на лицо. Оле Джимми выпил три бутылки пива, предлагая последнюю Клоду и мне.
-- Нет, спасибо.
Старик пожал плечами, отвинтил крышку и, запрокинув голову, стал вливать пиво в приоткрытый рот, так что оно плавно, без бульканья, лилось прямо в глотку.
-- Кажется, Рамминз не собирается напоить эту старую лошадь? -спросил он, опуская бутылку, вглядываясь через поле в большую тягловую лошадь, стоящую между оглобель. -- Лошади испытывают жажду так же, как и мы.-- Оле Джимми помолчал.-- У вас тут, кажется, где-то было ведро воды?
-- Ну да.
-- Почему бы нам не напоить старую лошадь?
-- Отличная идея.
Мы с Клодом встали и направились к воротам, а я, помнится, обернулся и окликнул старика: "Вы точно не хотите, чтобы я принес вам отличный сандвич? Это займет несколько секунд".
Он покачал головой, махнул нам бутылкой и сказал что-то насчет того, что малость вздремнет. Мы миновали ворота и пошли через дорогу к бензозаправке.
Полагаю, мы отсутствовали около часа, обслуживая клиентов и готовя себе что-нибудь перекусить, и когда мы наконец вернулись и Клод принес ведро воды, стог был уже по крайней мере футов шесть в высоту.
-- Немного воды для старой клячи, -- сказал Клод, тяжело глядя на Рамминза, который, стоя в телеге, подавал солому наверх.
Лошадь опустила голову в ведро, всасывая воду и благодарно пофыркивая.
-- Где Оле Джимми?-- спросил я.-- Мы хотели, чтобы старик увидел, как пьет лошадь, ведь это была его идея.
Когда спрашивал, был краткий миг, когда Рамминз, держа вилы на весу, в замешательстве оглянулся.
-- Я принес ему сандвич, -- добавил я.
-- Чертов старый придурок выпил слишком много пива и отправился домой спать,-- сказал Рамминз.
Я поплелся вдоль изгороди к тому месту, где мы сидели с Оле Джимми. Пять пустых бутылок лежали в траве. Здесь же валялась сумка. Я поднял ее и отнес Рамминзу.
-- Я не думаю, чтобы Оле Джимми пошел домой, мистер Рамминз, -- сказал я, держа сумку за длинный плечевой ремень. Рамминз глянул на него, но не ответил. Он был в припадке спешки оттого, что гроза приближалась, тучи темнели, а духота становилась все плотнее.
Неся сумку, я направился обратно к бензоколонке, где оставался до конца дня, обслуживая клиентов. Ближе к вечеру, когда пошел дождь, я глянул через дорогу и заметил, что они закончили стог и накрыли его брезентом.
Через несколько дней приехал кровельщик, снял брезент и соорудил над стогом скирдовую крышу. Он был хороший мастер и сделал прекрасную крышу из длинностебельной соломы, толстую и плотную. Угол скатов был точен, края ровно скреплены, и доставляло удовольствие смотреть на нее с дороги или с порога автозаправочной станции.
Все это теперь вспомнилось мне так ясно, как будто это было вчера-укладка стога в тот жаркий грозовой июньский день, желтое поле, сладкий древесный запах соломы, солдат по имени Вильсон в теннисных туфлях, Берт со сваренным глазом, Оле Джимми с чистым старым лицом, с розовыми обнажившимися деснами, и Рамминз, приземистый карлик, стоящий в телеге и угрюмо взирающий на небо, опасаясь дождя.
В этот самый момент он был снова там, этот Рамминз, на вершине стога, согнувшийся, с охапкою соломы в руке и оглядывающий сына, длинного Берта, также неподвижного, оба как черные силуэты на фоне неба, и я снова ощутил разряд страха в области желудка.
-- Продолжай резать Берт, -- сказал Рамминз уже громче.
Берт налег на нож, край лезвия тут же высоко взвизгнул, наткнувшись на что-то твердое. По лицу Берта было видно, что ему не нравится его занятие.
Через несколько минут нож прошел насквозь -- и наконец снова появился мягкий скользящий звук, с каким лезвие пронизывает плотную солому, и Берт повернул лицо к отцу, осклабясь облегченно и без толку кивая.
-- Продолжай резать, Берт, -- сказал Рамминз, все еще оставаясь неподвижным.
Берт сделал второй вертикальный разрез -- той же глубины, что и первый, затем он наклонился и вытянул брикет соломы, отделившийся от массы стога так же чисто, как кусок пирога, и опустил его в телегу.
Вдруг... парень, казалось, застыл, тупо реагируя на появление нового лица среди них, неспособный поверить или, возможно, отказываясь поверить в то, что это была за штука, которую от перерезал пополам.
Рамминз, который прекрасно знал, что это было, повернулся и стал быстро спускаться с другой стороны стога. Он так быстро двигался, что уже проскочил ворота и был уже на полпути через дорогу, когда Берт завизжал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
