— Кто говорит?
— Новый мальчишка, тот плосколицый отпрыск неудобосказуемых свиней, что называет себя Макупо.
— Ах да, паренек из буша, который носит кирпично-красное покрывало и синие бусы.
— Он самый.
— Какое отношение он имеет к знахарям? И как, черт побери, умлино связан с исчезновением трех моих наместников?
Теперь загремел голос Донаки, охваченного неожиданной вспышкой гнева:
— Я научу этого шарлатана, как мутить воду среди моих слуг! Позови-ка его, Махмуд. — Донаки схватил со стола короткий, но хлыст из шкуры единорога: — Я научу этого безмозглого туземца…
Дауд толкнул товарища обратно в кресло и обратился к нему со спокойной уверенностью в голосе и ощущением собственного превосходства во взгляде из-под тяжелых век:
— Я отправлюсь на север и раскрою эту тайну. Тише, друг сердца моего — помни, что гласит пословица: «На губах лжеца — золото, на губах заблудшего — страсть». Тише!
Донаки посмотрел на него и устало сказал:
— Махмуд, но я ведь только что оттуда вернулся.
Араб присел рядом с ним и ответил:
— Да. Но когда ты уходил, среди наших чернокожих не ходили слухи о знахарях на севере, о великих умлино, что способны творить множество чудес. Я слышал, что они говорят там, — он указал на веранду, — да будут прокляты все неверные!
Донаки засмеялся:
— Старик, я уважаю твои старинные магометанские предрассудки. Но ты прекрасно знаешь — у этих дикарей что ни день, то новый знахарь или еще какая-нибудь погремушка.
— Знаю, — согласился тот. — Но я также знаю Африку. Наши слуги — из племени варанга, не так ли? Скажи-ка мне, друг мой, что мальчишкам из племени варанга до умлино из племен, что живут вверх по реке? Разве одни тотемы дружат с другими тотемами на этой языческой земле? И что нашим варанга до плосколицего поросенка с севера, что носит красное покрывало и синие бусы? Что ты мне на это скажешь? И что ты скажешь, если я спрошу тебя, какая связь может быть между одним племенем чернокожих и другим, которые враждовали веками?
— Лишь одна связь, Махмуд — общий враг.
— У них нет врагов. Это мирная и изобильная земля. И все же, между различными племенами может быть и другая связь — чудо. А творит это чудо всегда умлино — великий знахарь. Я слышал рассказы, что умлино — это всегда человек с большими устремлениями и мечтами о завоеваниях, крови и империи. Как Кхама, что созвал южные племена, или Лобенгула, о котором рассказывают буры, или Чакка, что грабил фермы английских колонистов еще до того, как я появился на свет.
Донаки слушал его внимательно и взволнованно:
— Ты думаешь, речь идет о заговоре? О бунте?
— Нет. Лишь о зарождении чуда и рассказах о нем. Пока, — добавил Дауд со странным ударением на последнем слове. Он помолчал, затем продолжил:
— Я отправлюсь к большому бассейну Л’Попо. Я расследую исчезновение наших троих наместников. Я буду следить, как зарождается чудо. И, с помощью Аллаха, мое предприятие увенчается успехом. — Дауд улыбнулся.
Донаки была знакома эта странная улыбка. В прошлом она была предвестницей разных событий: выгоды, приключений, зачастую смерти — но всегда успеха. И поэтому сейчас Донаки показалось, будто он почувствовал прохладное дуновение воздуха после долгого, душного и безрадостного дня.
— Когда ты отправляешься? — спросил он.
— Сегодня.
— Но это же невозможно! — ахнул Донаки. — Пароход отплывает, самое раннее, в субботу утром.
— Я пойду по суше.
— Но почему? Ради Бога, почему?
Араб улыбнулся:
— Потому что на нашей веранде варанга говорят с плосколицым поросенком с севера. Потому что барабан говорит с барабаном. Потому что там, в верховьях реки, зарождается чудо. Не задавай вопросов, друг мой, время не ждет. Я возьму Макупо с собой.
Донаки потрясенно на него посмотрел:
— Макупо? Паренька с севера? Господи, но ты же ему не доверяешь!
— Именно поэтому я возьму его с собой. — Араб поднялся. — Нет времени объяснять. Пора готовиться к походу. Я хочу, чтобы ты сделал для меня лишь одно.
— Все, что скажешь, Махмуд.
— Не позволяй слугам говорить никому, что я ушел на север. Не позволяй им говорить, что я взял с собой Макупо. Не позволяй им передавать вести каким-либо образом.
— Как я, черт возьми, это сделаю? — раздраженно ответил Донаки. — Как я запрещу этим сорокам болтать?
— Лучше всего было бы убить их. Но ты — христианин и американец, — усмехнулся Махмуд Дауд. — Ты презираешь разумные и действенные методы. Поэтому иди к Латробу, комиссару полиции, и потребуй, чтобы он арестовал слуг сегодня, за час, прежде чем я уйду. Расскажи комиссару столько, сколько пожелаешь или сочтешь нужным, главное — чтобы слуги молчали, пока я не вернусь. Я не желаю, чтобы в мое отсутствие рассылали вести. Я не желаю, чтобы от деревни к деревне стучали деревянные барабаны.
— Но почему?
Араб сделал величественный жест — больше чем жест, па, которое рассекло воздух, подобно драматической тени:
— Потому что я знаю Африку. И потому что я хочу предотвратить рождение чуда.
Он покинул комнату величественный, пружинистым шагом, негромко напевая себе под нос.
Донаки смотрел вслед Дауду, смотрел, как он двигается среди варанга, сидящих на корточках на веранде, и грациозно лавирует среди мусора, переполнившего двор.
Донаки еще долго слышал слова и высокую мелодию его песни. Это была веселая песнь дамасских базаров. Дауд часто пел ее, когда был возбужден или нервничал:
— В своем безумии женился я на двух.
Что будет теперь с тобой, о дважды женатый?
Ответил я: я буду между ними агнцем,
Наслаждаясь блаженством меж двух овечек.
Но теперь…
Голос Дауда затих вдали. Донаки встал, вышел из дома и пошел к дому комиссара полиции.
Час спустя мальчики варанга, служившие Д-Д в их бунгало, оказались в тюрьме, что противоречило закону о неприкосновенности личности, о суде присяжных и еще полудюжине подобных божков, которым поклоняются жители местностей с умеренным климатом. Тем временем, Махмуду Али Дауду, следующему за испуганным, хотя и непрестанно болтающим Макупо, предстояло путешествие вглубь континента длиной в триста миль.
Даже Донаки, знавший Африку, арабов и в особенности своего товарища, удивился бы, увидев, как быстро тонкий налет западной цивилизации и западной же сентиментальности испарился, отбросив Дауда на несколько веков назад, стоило лишь последнему зайти на полдюжины миль в джунгли.
Без какого-либо повода или очевидной причины араб со всей силы, что была в его тощей, но жилистой руке, ударил африканца по голове коротким, но толстым кнутом-шамбоком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
