Григореску и инженер кинулись за ним в каюту. Они убедились, что радист не ошибся.
— Нет, так не должно кончиться, — упрямо произнес инженер.
Он быстро надел кислородную маску, взял сумку, с инструментами, сварочный аппарат и направился к шлюзовой камере. Лицо его выражало непоколебимую решимость.
ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА
Инженер Станчу пересек шлюзовую камеру и включил механизм, открывающий наружную дверь. Он обвязался гибким прочным канатом, прикрепил его к поручню и пополз по длинному корпусу ракеты к выхлопным дюзам.
Приостановившись, он огляделся. Внизу, на дне пропасти, виднелась поблескивающая поверхность моря.
Положение оказалось именно таким, как он и представляя себе. В одном месте дюзы появилась большая трещина. Ее нужно заварить.
Инженер пустил в ход сварочный аппарат. Шум его послышался даже внутри ракеты, где Ханибал Калотэ, взобравшись на ящик, чтобы быть поближе к верхнему иллюминатору, внимательно следил за действиями инженера. Но видеть ему удавалось немного: в поле зрения были только ноги Станчу. Тем временем инженер отодвинул аппарат, чтобы проползти еще на шаг.
Неосторожное движение — и ногой он задел аппарат, кувырком полетевший за борт, Ханибал видел это.
— Нет! Я не позволю ему возвращаться за запасным аппаратом! Я принесу его! Радист быстро надел кислородную маску и через несколько секунд, тяжело дыша, очутился в шлюзовой камере. Еще через несколько секунд он уже полз по скользкому корпусу «Бури».
Он протянул инженеру аппарат, и когда Станчу ответил ему кивком и движением руки, сердце у него забилось ровнее.
Он помогал инженеру, поддерживая аппарат, пока Станчу продолжал заваривать трещину.
Тем временем «Буря» все опускалась и была уже в шести километрах над поверхностью моря. В бинокль можно было видеть белые гребешки пены на волнах.
«Если еще через четверть часа мотор не сможет работать, нашей ракете конец», — подумал инженер. Лихорадочно он продолжал свое дело. Наконец трещина была закрыта.
— Готово! — произнес Станчу и сделал радисту знак возвращаться. Тот не заставил себя просить и начал осторожно пятиться к люку шлюзовой камеры. Но на полдороге его охватило головокружение. Прямо под собой он увидел море, и море это было странное, оно качалось во все стороны, вздымая горизонт к зениту. «Что же это происходит?» — подумал Ханибал.
Руки у него обмякли, разжались на выступе корпуса. Он почувствовал, что начинает скользить. Все вокруг качалось. И его мучила только одна мысль: сумеет ли он плыть?
Потом он почувствовал, что падает в пустоту.
Пилот стоял перед панелью управления, сжимая рукоять подъема. «Буря» ровно и быстро неслась в высоту.
— И как я вам говорил, товарищ Григореску, — рассказывал он, трещина была заделана. Чтобы вернуться назад, я дал Ханибалу знак открыть люк камеры. И вдруг лицо у него пожелтело, как воск. Я кинулся к нему и успел только схватить за ногу: все тело висело уже за бортом. Мне пришлось тащить его до самого люка. И трудно же это было! Но посмотрим теперь, как пойдет дело. Наша «Буря» летит прямо кверху. И мы уже поднялись на 7 600 метров.
Когда они вошли в каюту, Ханибал Калотэ уже встал с койки, где только что лежал в обмороке. Он сидел перед своими аппаратами, все еще немного бледный, однако толстое лицо его сияло, а глаза обратились к товарищам с несказанной радостью.
Он ничего не сказал. Его короткие пальцы быстро забегали по кнопкам аппарата.
Придвинув к себе микрофон, он закричал во всю силу своих легких:
— Алло, ракетодром! Алло! Говорит «Буря»! Мы возвращаемся, да, возвращаемся… и с какими результатами! Вы спрашиваете, отчего я кричу? Как отчего? От радости!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
