Началось такое!.. Особенно неистовствовали завучи. Мы не выдали зачинщиков, несмотря на вполне серьезную расправу. Лёвин же и директор в конце концов нас спасали от «завучих».
Вот с тех пор наш класс учителя меж собой так и звали – бедовый. И в новой ситуации на нас махнули руками – учились мы все хорошо – класс оставили в целостности, прибавив семь ли, восемь ли тихих мальчиков.
После тщательного отбора в кружок мы взяли двоих – Вовку Святова и Яшу Свердлова. Надеть бы Яшке пенсне – был бы вылитый Яков Михайлович. Честное слово.
И вот наш первый поход по заокским деревням. Местные мальчишки бегут за нами с воплем: «Гляди-ка, девки в штанах!» Мы, все как одна, в широких шароварах. Что есть на свете джинсы тогда никто из нас не имел понятия. Наша руководительница храбрая Марья Ивановна – школьная пионервожатая восемнадцати лет – спокойно отмахивалась от них, как от брехливых собачонок.
Зашли в деревенский магазин купить свежего хлеба. На лужайке перед ним пасутся гуси. Наши мальчики плетутся в хвосте, несут буханки и отламывая от одной кусочки, бросают гусю. Гусь шлепает за ними. Уже полбуханки им съедено. Уже давно скрылась за лесом деревня. Мы перешли мелкую лесную речку, пора устраиваться на ночлег.
Мы оглядываемся, гусь идет за нами. Мария Ивановна этого не видит.
– Что делать с гусём? – шепчемся потихоньку.
– Ты яблоки взяла? – догоняет меня Яшка.
– Конечно, взяла, не видишь, еле рюкзак тащу. – Только у меня яблоневый сад.
Марья Ивановна находит большую поляну, она эти места знает, здесь выросла. Скидываем рюкзаки, в руках топоры, веревки. Палаток не было, строили шалаш из подручного материала. В ход шли кусты, ветки, на подстилку лапник. Шалаш готов.
На поляну опустился глубокий вечер. Ярко полыхает костер. Густые сумерки вокруг кажутся черными. Немножко страшно. Девчонки волнуются, мальчишки куда-то подевались – впервые всколыхнулось ощущение – защитники… – «И гуся не слышно» – прошептал кто-то.
Кипит вода в котелке. Марья Ивановна вслух думает – из чего варить кашу.
Тут из темноты выплывают мальчишки, подходят к Марье Ивановне с повинными головами и предъявляют ей гуся со свернутой шеей. Марья Ивановна отругала их – чужого гуся увели, нехорошо!
Тут мы все хором стали оправдываться: гусь сам за нами шёл. Мы не знаем, чей он. Что оставалось нашей Марье Ивановне? Дело сделано. И она, как опытная деревенская же жительница, помогла нам распотрошить и общипать гуся, заодно научив этому на всю оставшуюся жизнь. Набили гуся моими яблоками, подвесили на толстой жердине над костром…
Сколько потом было съедено этих гусей, поданных на стол в различных экспедициях и ресторанах, и купленных на базаре, и диких, подстреленных егерями. Но тот, мой первый гусь, вне конкуренции!
Неожиданный университет у Пятаевых
1959 год. Самый центр старого Мурома. Арка большого каменного дома выходила на знаменитую муромскую водонапорную башню, построенную по проекту инженера И. Е. Ержемского в 1864 году. Темная длинная лестница на второй этаж. Какая-то кукольная прихожая. Тоже темная со стыдливо приткнутой в уголок керосинкой или чем-то, на чем готовят. В этом доме к еде относились невнимательно.
А дальше две узкие комнаты с узкими железными кроватями, застеленными солдатскими серыми грубыми одеялами.
Зато книг как в большой библиотеке. На русском, на немецком языке, на английском, на французском… Ну, на немецком – понятно. Мы в школе учим немецкий язык. А зачем на других-то языках?
И тут Танина бабушка – махонькая старушка с меня ростом, усмехается: «Да ведь я, милая, гимназию окончила!» В гимназии когда-то так учили!? Вспоминаю, что старушка кроме гимназии окончила медицинский институт и всю жизнь проработала врачом. Вот тебе и старушка…
Захожу к Тане как-то в каникулы. Тани нет. «Да где же она может быть?» – недоумеваю. Бабушка отвечает: «Сегодня она у художника на уроке рисования. А завтра у нее скрипка. Так что приходи послезавтра».
«Хочешь, я скажу ей, чтобы она подарила тебе какой-нибудь рисунок? Ну, чтобы ты знала, как надо…» – совершенно серьезно спрашивает ее мама. До сих пор среди моих собственных детских рисунков лежат листы с Таниными. Ее подарок. Для примера – как надо.
Таня всегда и про все знала – как надо. Была умна и развита не по годам. Учителя ее побаивались. Класс всегда был не готов к контрольным. Особенно по математике. И вот кто-то начинал канючить: «Тань, придумай что-нибудь! Ну, задай вопросик какой-нибудь!»
«Отстаньте! Надо было заниматься, как следует!» – высокомерно и немного брезгливо отвечала Таня. Но все-таки вопросик задавала… Иногда наш математик радостно цеплялся за него и начиналась дискуссия, за которой, затаив дыхание, следили все – и даже те, кто откровенно Таню не любил.
Меня же она безмерно удивляла. Временами восхищала. Инопланетянин!
Иногда мы ходили вместе гулять. Когда ей нужно было осмотреть какое-то здание или пейзаж по повелению учителя-художника. Мне было интересно и смотреть, и слушать ее объяснения. «С точки зрения архитектора…» Или «Посмотри, как падает свет. Как он рисует…» Её разговоры, объяснения, суждения были не сказать «новы», были из другой жизни. Вернее, из другого понимания жизни.
Я слушала, удивлялась, иногда внутренне бунтовала почему-то, но… слушала. На первых же лекциях в МГУ вспомнила – вот где была моя первая ступенька. Пятаевская!
Во всех прочих отношениях Таня была обыкновенной девчонкой, ну, может быть, чуть взрослее, чем все мы.
– Ты знаешь, почему я дружу с тобой и Инкой? Потому что ты хоть пишешь стихи, а Инка красивая.
Что правда, то правда. Я тайно писала корявые стихи, а Инна Тарновская была просто красавица. И умница, к тому же.
Все девчонки в классе думали, что Инна дружит с Валькой Остудиным. Он был тоже красив, строен, умен и слегка высокомерен.
Мы учились в десятом классе. Совершенно неожиданно школьный комитет выбрал меня Председателем Совета старшеклассников с правом самой набрать себе команду. Был такой странный момент либерализма. Первым я записала в команду Остудина, не потому, что мне тоже немножко нравился. Самый интересный во всей школе мальчик. А потому что представлять команду должен был непременно красавец, похожий на некогда выдуманного брата Игоря.
Ко времени возникновения Совета выдумка моя мне надоела и чтоб девчонки не приставали – где он, да что теперь делает, «отправила брата» в кругосветку на «Крузенштерне». Надоесть-то надоела, да и повзрослела к тому времени, но всё равно временами ещё жалела, что родилась девчонкой.
Таня легко, с лёту, поступила в Ленинградский университет на немецкое отделение. В Ленинграде жила ее старшая сестра Зоря (Аврора). И вот тут-то оказалось, что дружил Валька с Таней. Потом они поженились, у них родилась дочка.
Последний раз мы встретились на каникулах, меня специально пригласили в гости. И вся шкура моя покрылась жгучими мурашками, когда услышала его ласковое «доча моя» … Валька укачивал на руках белый сверток. Что было дальше – история не моя.
Провалившись на первом экзамене, я осталась в Муроме зарабатывать рабочий стаж. Мечта всё-таки поступить в Московский университет покоя мне не давала.
Осенью случайно встретилась с мамой Тани. «Ты заходим к нам с работы, я вижу, ты мимо все время ходишь. Без Тани совсем пусто в доме». И я стала заходить.
Скоро они обнаружили мою неграмотность в музыке, живописи, литературе и взялись за меня всерьез. Каждый вечер меня ждали подобранные книги, их собственные выписки и рассказы, рассказы… А потом требовали ответов, отчетов, растолковывая непонятое.
Только тут я узнала, что Танина мама – журналист в местной газете. Когда-то работала в «Комсомолке». Но потом муж, Танин отец, «попал под репрессии» – как однажды выдохнула бабушка, когда мы с ней оказались вдвоем. Таниной маме пришлось вернуться в тихий Муром.
Однажды встретили меня торжественно: Танина мама в длинном платье – красивая! Бабушка в нарядной блузке с брошью-камеей. Увидела такую – впервые. На столе чай с пирожными. Вечный патефон на специальном маленьком столике открыт. Танина мама приглашает к столу: – У нас сегодня праздник, день рождения нашего любимого Вивальди!
Так они подарили мне Вивальди. Потом Шопена, Моцарта, Баха. Чайковский же все время звучал по радио. Даже сейчас душа заходится – до чего же я была темная в своем пригороде «на Штапу».
Школа тогда была скособочена на совсем-совсем официальных именах. Вот Маяковского и Есенина знала отменно. Да ещё Твардовского и почему-то Корнилова… Пятаевы дали мне переписанные от руки стихи Марины Цветаевой. И – всё… Сама писать стихи бросила. Ведь Марина сказала всё, что хотелось сказать мне самой. И как с казала! Разве можно было писать после таких стихов!?
