На всех присутствующих речь Деникина произвела глубокое впечатление. Министр-председатель Временного правительства Керенский встал и, пожимая Деникину руку, сказал: «Благодарю вас, генерал, за ваше смелое, искреннее слово».
Все высшее офицерство не покидала мысль: спасти Россию могут только военные. Время смуты, по мнению Деникина, можно было преодолеть не только патриотизмом россиян, но и «твердой рукой». Он просчитался только в одном: нашлась более «твердая рука».
Великий парадокс революции (разные этапы которой, как отмечал Ленин, не отгорожены друг от друга Китайской стеной): Февраль дал свободу, но не смог дать мира и земли, Октябрь дал землю и мир, но вынужден был забрать свободу.
Не был свободен в своем выборе и действиях и генерал Деникин. Все диктовалось тектоническими сдвигами русской истории. Дойти почти до Москвы, а затем откатиться до Новороссийска и оказаться на Крымском полуострове…
Деникин не искал водительства. Оно было возложено на него волею судеб. Как-то он сказал Н.И. Астрову: «Я знаю, что я делаю самую неблагодарную работу и что меня будут поносить и, может быть, проклинать. Но кто-то должен эту работу сделать». В «эту работу» он внес две ценные черты: невозмутимое спокойствие и изумительную работоспособность — он по неделям спал не более двух-трех часов в сутки, разделяя свои силы между фронтом и тылом. Как он и предвидел, многие его стали поносить. Но личной вины за неудачу на нем нет — он сделал все, что мог.
У лучшей части русского офицерства воинская честь всегда была превыше всего, выше самой жизни. Деникин не стал ожидать выражения ему недоверия Военным Советом и написал письмо его председателю генералу A.M. Драгомирову.
«Многоуважаемый Абрам Михайлович!
Три года российской смуты я вел борьбу, отдавая ей все свои силы и неся власть, как тяжкий крест, ниспосланный судьбою. Бог не благословил успехом войск, мною предводимых. И хотя вера в жизнеспособность Армии и в ее историческое призвание мною не потеряна, но внутренняя связь между вождем и Армией порвана. Я не в силах более вести ее…
Уважающий вас А. Деникин».
Вечером 22 марта 1920 года Деникин на английском миноносце навсегда покинул родную землю. Потерпевший поражение генерал, комкая в руках фуражку и еле сдерживая комок в горле, всматривался в удаляющийся берег.
Через день, в Константинополе, его ожидал очередной удар — монархистами был застрелен сопровождавший его ближайший друг и соратник генерал И.П. Романовский.
С этого ужасного дня начались длившиеся четверть века скитания семьи Деникиных (Антона Ивановича и Ксении Васильевны с их маленькой, полугодовалой Мариной и престарелым дедом жены) на чужбине: Англия, Бельгия, Венгрия, снова Бельгия, Франция…
Об этом периоде своей жизни генерал Деникин не оставил воспоминаний. О нем повествуют лишь немногие документы, хранящиеся в архивах разных стран, и воспоминания дочери.
Они свидетельствуют о том, что генерал все свое время старался отдавать общественной и литературной деятельности: писал «Очерки…» и другие труды, выступал с лекциями и докладами, встречался с сослуживцами, писателями и политиками. Большая дружба его связывала с И. Шмелевым, который посвятил Ксении Васильевне поэму под названием «Черная вдова».
Гонораров не хватало. И жизнь требовала иного вида работ. Чтобы выжить, Деникиным приходилось заниматься и огородничеством, и разводить свиней, кур и гусей, вести примитивную меновую торговлю. Иногда жизнь прижимала так, что бывший главнокомандующий шел подрабатывать сторожем и истопником.
Публикация «Очерков Русской Смуты» вызвала многочисленные отзывы, благожелательные, нередко восторженные, и критические. Военные и политики отдавали должное правдивости и объективности повествования, писатели Бунин, Шмелев и Алданов отмечали чистоту и яркость языка. В СССР «Очерки» вызвали у руководства неподдельный интерес. Неизвестно, что сказал о них И. Сталин, но Л. Троцкий сделал, по свидетельству М. Грей, не лишенное восхищения замечание, которому попытался придать ироническую форму: «Удары судьбы, по-видимому, научили некоторых русских генералов-эмигрантов, например Деникина, владеть словом и пером».
Сокращенные до двух томов «Очерки» вышли на родине, в Госиздате, и получили положительную оценку М. Горького.
««Очерки Русской Смуты» я считаю самым важным делом моего эмигрантского житья, — указывал А.И. Деникин. — На работу эту я смотрел как на свой долг в отношении Белого движения, перед памятью павших в борьбе, как на добросовестное свидетельское показание перед судами народными. Судами истории». И отмечал, что придет время, когда «история подведет итоги нашим деяниям».
Деникин выступал активным противником продолжения вооруженной борьбы и интервенции в России. Поэтому он не входил ни в какие военные и политические объединения в эмиграции, отрицательно относился к террористической деятельности Русского общевоинского союза и других организаций. И не без оснований полагал, что вся их деятельность находится под «колпаком» ГПУ-НКВД.
И как мы знаем, это было действительно так. Более того, руководители РОВС генералы Кутепов и Миллер были похищены агентами советской разведки, генерал Врангель, по одной из версий, был отравлен. Причем во всех этих акциях были замешаны некоторые бывшие генералы-добровольцы, которые занимали значительные посты в эмигрантских организациях, как, к примеру, генерал Скоблин, бывший командир Корниловского полка. По одной из версий, и к генералу Деникину был «приставлен» полковник Колтышев. Во всяком случае, без сомнения, так считает Марина Грей. В одном из писем автору этих строк в 2002 году она решила, наконец, рассказать об этом совершенно откровенно. Приведу лишь одну выдержку из него:
«О П.В. Колтышеве я в своей книге писать не хотела. О том, что я ему частично рассказала, историк Черкасов-Георгиевский («Генерал Деникин», издание «Русич», Смоленск, 1999) не поверил, считая Колтышева истинным другом моего отца.
Вот вся правда: Я с юности не любила Колтышева, потому что он усиленно ухаживал за моей матерью (отец ничего не замечал), а когда мне исполнилось лет 14, он «взялся» за меня. Я возмутилась и уведомила об этом мать. Она взяла с меня клятву, что я ни слова не скажу об этом отцу, «чтобы не разочаровать его в лучшем его друге». Колтышев продолжал постоянно бывать у нас, а после отъезда родителей в Америку — у меня, под предлогом узнать те новости, которые я получаю из New York. Я ему доверенно показывала последние письма до того, как я получила странное письмо от отца: «Прошу тебя, дорогая Маша, не доверять Петру Владимировичу и его избегать». Я положила это неожиданное письмо в ящик письменного стола, где хранила и предыдущие. На следующий день явился Колтышев. Я ему приготовила чашку чая и сказала, что новых писем не получала. Когда он ушел, мне захотелось перечитать последнее письмо… Его больше не было в ящике. Колтышев перестал ко мне заходить».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
