Бабушка стояла в огороде, ниже колен опустив грязные руки, рыла молодую картошку. Плечи узкие, продолговатое лицо загорелое, выжидательное.
— Явились — не заблудились!.. — пропела она. — Опять без мамы?.. — голубенькими треугольничками глаз уставилась на сына — отца Володи. — Светунец приехал к бабушке! Ладно! — Сама она дала это прозвище внуку. Легонько обняла его, опасаясь замарать на нём рубашку. Коснулась щекой лица Володи. От бабушки пахло картофельной ботвой и укропом. — Не едет мама твоя, Светунец. Мы и без неё как-нибудь проживём. Голубики наберём, грибов посолим… — А сама беспокойно наблюдала за сыном.
— У тебя всё та же неразбериха на грядках… — заметил отец: не понравились ему бабушкины намёки.
— Понатыкала всякой твари по паре, — бодро ответила бабушка.
Чего только не росло на огороде! Среди грядок картошки — чёрная смородина, хрен, брюква, мак, подсолнухи, кукуруза, редиска…
Огород у бабушки маленький. Вот она и натискала разных растений. Но овощи и ягоды вызревали урожайно. Только непонятно было, как бабушка ухитрялась пропалывать и окучивать картошку, ничего не срезая.
Бабушка повела внука в тупик огорода.
— Гляди, кого я вырастила!
Вырастила она ровно пятнадцать арбузов (считала не раз). И на каждом арбузе выцарапано «Б», — значит Бородина — фамилия бабушки. Буквы зарубцевались, как бы получились сами по себе.
Неужели бабушка верила, что с буквами, как мешки или поросёнок, арбузы не потеряются?
— Амперные арбузы, — заметил Володин отец.
— Это как же понимать — амперные?! — затревожилась бабушка. — Уж сколько лет сею, не ливнем прибьёт, так туманом. Нынче тоже по всей деревне пропали, у меня живы… «Амперные!» Уж какие получились.
— Чего ты обиделась! — засмеялся отец. — Ампер — единица измерения силы тока. Амперно — значит здорово.
— Выходит, ток меряют не вёдрами и не весами. Я-то подумала, хаешь мои арбузы. Ты, Акимушка, говори со мной просто, не запутывай меня. — Бабушка, оглядывая арбузы, беспокоилась: — Сорванцы бы не разнюхали. Светунец, ни гугу ребятам. Вместе на базар понесём…
Бабушка не собиралась угощать внука, хотя тот слюну глотал и жалобно смотрел на арбузы.
— Сколько за них выручишь на базаре? — спросил Аким у матери.
Она сосредоточилась:
— Если пятёрку за штуку — пожалуй, рублей девяносто пять…
Отец полез в карман за деньгами. Бабушка поскучнела.
— Да они зеленоваты. И какой мне прибыток от твоих денег. Твои деньги — мои. Я уж продам чужим. А что загниёт или не купят, то и съедим. Добро-то зачем переводить зря.
Утром в летней кухне потрескивала сухими дровами печка. На сковороде шкворчало и дымилось, из кастрюли вырывался пар. Бабушка ухитрялась в одно и то же время мешать ложкой в кастрюле, крошить зелёный лук и наводить корм для подсвинка.
А на скамейке сидела Таня — сестрёнка Лёни и Шурика. Из-под белого платка выбивались волосы — и не чёрные, и не коричневые: выгорели на солнце. Девочка в шароварах, обута в кирзовые сапожки. Держала игрушечное ведёрко с нарисованным зайцем.
Володя проснулся и вышел в ограду, девочка мельком взглянула на него и задренькала дужкой ведёрка. Она знала Володю — год назад целое лето играли вместе, — но отвыкла.
Володя тоже не заговаривал первым, он заглянул в почтовый умывальник, потом засунул туда руку. Письма от матери не было.
— Ещё самолёт не прилетел из города, — сказала Таня в сторону.
— Знаю, — угрюмо ответил мальчик.
Зарядку он не любил. И всё-таки перед Таней замахал руками яростно. Потом выбежал на бугор, в густой траве-мураве. Роса сверкает ягодой голубикой.
Село на виду. Влажные крыши, сады и огороды блестели на солнце. А река в куржаке тальников, в лёгком тумане. От центра Лобного река круто поворачивала к далёкой сопке, гнулась подковой и снова льнула к околице села. Напротив села, на другой стороне реки, — дубовые рощицы и озёра. Володя несколько раз громко крикнул, но эхо не откликалось ему из раздолья.
Отец Володи ушёл в правление колхоза устраиваться работать. Бабушка с ребятами подалась в лес за голубицей.
— Пока другие вспомнят о ягоде, мы наберём рядом, — говорила. — После надо будет мотать вон куда — к Синей сопке.
Сначала шли улицей. Встречные женщины здоровались с бабушкой и спрашивали: далеко ли направились с вёдрами?
— За грибами, — уклонялась от верного ответа бабушка.
Не понравился Володин приезд в деревню сухонькой, в худой одежде Хмаре. Это её прозвали Скупердяихой. Она стояла у избы, облокотясь на жердину.
— С дачниками тебя, Бородиниха! — хрипло крикнула. — Подчистят в огороде. Знай вари да корми. Я своих и на порог не пускаю.
— Боишься, внуки объедят. А мне без Светунца жизнь — копейка. — Бабушка прижала к себе Володю.
— Зачем называешь меня Светунец да Светунец? Я Вовка!
— Ну кто же ты мне, как не Светунец?.. Бывало, занеможется, заломит кости — век свой прожила, помереть осталось. Но как вспомню тебя, малого, неучёного… Помри я, к кому поедешь в деревню, кто тебе огурцов вырастит, в лес, на луга поведёт? Погоди, смертушка, говорю, встанет на ноги внук, окрепнет, тогда уж приходи за мной. Ты и есть Светунец мой, Вовка. Светишь в жизни…
Кончились ряды изб. Каменистая дорога висла над кручей сопки.
Бабушка будто бы не озиралась по сторонам, но нет-нет да и ныряла в дубняк.
— Мухомор показался краснушкой, — оправдывалась. — Вон и волнуха. Одна — и то давай сюда! — Бахромистый замусоренный гриб она клала в подойник на узелок с едой.
И Таня путалась в кустах: нашла кукушкины слёзки, сонного жука, тянулась за алым вьюном, за орехом. Какой ни раскусит орех, тот и ядрёный.
— Как угадываешь? — спросил Володя у девочки.
— Ищи орехи в длинных рубашках… А это что, знаешь? — Таня сорвала пучок жёсткой травы. — Хвощ это. Папа говорит, дикие чушки едят его. Когда-то хвощ был с берёзу. Теперь растёт травкой, чтобы не рубили.
Свернули с дороги на тропку. С кустов постукивала роса. Капризно пищали птенцы: наверно, на них капало.
Ягодники спустились на марь — кочкастую, с ельником и редкими лиственницами. Под ногами — лужи, чавкал мох. Таня как бы летела за бабушкой, позвенькивая ведёрком. Володя отставал, спотыкался, то и дело падал.
Бабушка поджидала внука и думала: «Старше Танюшки, а разве ровня ей? Вот что делает город с детьми… Там они ни чулок, ни варежка. Неужели Аким так и не поселится в деревне? У него на дню десять пятниц: сегодня в колхозе хочет жить, завтра — в городе. Вот если бы жена согласилась…»
— Не суетись, — советовала старушка внуку, — гляди, куда потвёрже встать. Скоро придём… Да вон, за берёзкой, голубика.
На глинистых лобках — жёсткий кустарник с мелкими, как накрошенными, листьями, усыпан кустарник сырой беловатой ягодой, а кое-где пряталась спелая, матово-голубая.
— Тут уже хозяйничали без нас! — расстроилась бабушка. — Ладно хоть зелень оставили. И что за люди — ни ягоде, ни ореху не дадут поспеть! Чуть забуреет — рвут. Не до вёдер, ребятки, пробуйте.
Дети тянулись за бабушкой, хлюпали в лужах, тонули во мху. Съедали, что находили. Которая голубика сладкая, а которая — кислая, глаза выворачивала. Зато припахивала лиственничной смолой и малиной.
Таня забиралась в середину голубичника, садилась на корточки, бренькала в ведёрко ягодка по ягодке.
— Где наша девушка? — спохватывалась бабушка.
— Тут я. — Из кустиков высовывался белый платок.
— От земли не видать ребёнка, а какая хлопотунья да старательна, — говорила внуку бабушка. — Вот тебе, Светунец, и невеста. Сто лет проживёшь с ней, горя не узнаешь… — Бабушка насупилась и спросила: — Мать не собиралась проведать, как вы тут? Где ей проведывать. Ей ведь некогда, всё чистую бумагу чертит, чертёжница, — и поглядывала на Володю, отфукивая мошек.
— Матери-то напиши: мол, доехал, голубику брал, — наказывала бабушка. — Мать с отцом как хотят, а тебе мать — на век родная.
Володя отмалчивался. Бабушка держалась возле него.
— Сама я виновата в судьбе отца. Дед твой, Светунец, наверно, сказывали тебе, пришёл с войны хворым и скончался. Осталось у меня на руках четверо сирот: ни обуть их, ни одеть и голодно. Время-то трудное было. Война только что кончилась. Явился в колхоз вербовщик, звал в ремесленное училище ребят, кому четырнадцать лет, сулил специальность денежную. Я и велю отцу твоему: «Поезжай в город, Аким! Мне помогать будешь растить остальных, а то все пропадём». Он ревёт, а я гоню. Силком посадила на катер… — Долго набирала горсточку ягоды бабушка и высыпала мимо подойника. — Слепая!.. — Она присела, шарила узловатой рукой по мху.
Володя заглянул в её лицо. Лицо одеревенело, только подёргивалась морщина в уголке рта.
— Не надо искать, — сказал Володя. — Я тебе рясный куст принесу.
