— А меня сегодня бабкой окрестили, — нарушила тишину Анна Матвеевна, зачерпнула ложкой салат оливье и рассмеялась. Выпитое на голодный желудок вино быстро ударило в голову, затуманило глаза, засветило румянцем щеки.
— Подумаешь, событие, — усмехнулась Смурая. — Я это прозвище уже три года ношу.
— И как? — Анна Матвеевна взглянула на нее грустно и недоверчиво.
— Что «как»?
— Очень тяжело?
Смурая еще раз усмехнулась, мрачно посмотрела на свет недопитый бокал и шевельнула кустистыми бровями.
— Как видишь, здравствую.
— О-хо-хо, девочки, такая она, жизнь, изменница, — вздохнула Черноморец, проворно цепляя вилкой толстенький огурчик, Ее пухлое лицо излучало безнадежное спокойствие. — Так вот, — вслед за огурцом в рот отправилась куриная лапка, — скажу тебе, Аннушка, прямо; поначалу плохо без Сашки будет. А потом ничего, привыкнешь. — Полные губы Черноморец залоснились от жира. Она промокнула его салфеткой и с аппетитом засмоктала косточку. — Главное, не думать о дурном. Забыть, вроде его и вовсе не было. Когда мой Петр скончался, я сказала себе: «Не горюй, и твоя пора придет!» И вот, ежели рассматривать жизнь со спокойных позиций, то и нервы в порядке останутся, и годы продлятся. Попомнишь меня, пройдет годик-другой, постареет твой красавчик и вернется к тебе век коротать. Это же как правило: седина в бороду — бес в ребро. Схватится однажды за голову и приползет. А пока считай его усопшим. — Далее следовала парочка полуприличных анекдотов из серии о пенсионерах и громоподобный хохот самой рассказчицы. Смурая морщилась от этой доморощенной философии, поджимала тонкие губы и втихомолку презирала Черноморец за прущую из ее пышного тела ничем непобедимую веселость. Но в свою очередь считала нужным высказать мнение по затронутой теме.
— Всегда говорила, что Сашенька, — слишком яркая и легкомысленная птица, так что ничего удивительного. Видела его на днях с ней…
Табачкова и Черноморец замерли и одновременно подались вперед, не сводя со Смурой глаз.
— Что же до сих пор молчала? — с неприязнью сказала Черноморец.
По рисункам мужа Анна Матвеевна знала лицо разлучницы, но интересно было, как она выглядит в жизни или хотя бы в глазах Смурой.
Мила Ермолаевна помедлила, доедая курицу, пожала плечами и равнодушно ответила:
— А чего говорить? Ничего особенного. Только и того, что молодая, ну, и отсюда по-молодому смазлива. На вид и тридцати не дашь, а там, кто его знает. — Ее брови-щеточки, взлетев на середину лба, опустились.
Черноморец и Табачкова удовлетворенно расслабились. С некоторой ноткой хвастовства Анна Матвеевна стала рассказывать, сколько хлопот взял на себя Сашенька по ее вселению в новую квартиру. Смурая в ответ съязвила — о, она умела язвить! — что перед гильотиной осужденному обычно подносили стакан вина и трубку с табаком. И от того, что эта мысль как бы проявила, сделала видимой точно такую же ее, собственную, Анне Матвеевне стало тоскливо. Глаза ее увлажнились Чтобы не выдать себя, поспешно встала и принялась разрезать торт.
— Не убивайся зря. Нынче модно бросать старых жен и уходить к молоденьким, — утешала Черноморец. — Хоть знаешь, кто она да что?
— Вроде экскурсоводом работает Замужем впервые.
— Что ж, пусть побывает, хлебнет счастьица семейного, — нехорошо улыбнулась Зинаида Яковлевна.
За чаем снова посокрушались над бесстыдством и вероломством мужской породы, пожаловались на болячки, попутно вспоминая средство от той или иной, обругали последнюю телепостановку и еще раз почесали языки о Сашеньку с молодухой. Смурая по обыкновению выдала заряд новейшей информации, почерпнутой из газет и научно-популярных журналов библиотекарская привычка! — и опять показалась Зинаиде Яковлевне на голову выше. Особенно, когда вслед за крымскими новостями — о вечере известного и громкого поэта в зале политпроса, о переезде на жительство в Ялту Софии Ротару — стала высказывать свои личные соображения по поводу пересадки головы у обезьяны и сообщила, что рыжие домовые муравьи — родом из Эфиопии. Потом помогли Анне Матвеевне убрать со стола и хотели уже было расходиться, когда Смурая предложила просмотреть пару лент.
Табачкова опешила — еще чего! Да завтра же сдаст в комиссионку это насмешливое Сашенькино подношение! Но не успела и рта раскрыть, как Черноморец уже тащила проектор в комнату, а Смурая выволакивала из шкафа пленки.
— Не умею я обращаться с аппаратом, — попыталась слукавить Табачкова, но Смурая успокоила:
— Зато я умею.
И Анна Матвеевна уныло подчинилась ее всегдашней напористости, с тревогой поглядывая на коробки и уже сама желая заглянуть краешком глаза в исчезнувшее время.
Стемнело. В окно влетел свет уличных фонарей, пришлось закрыть его пледом. Проектор поставили на ломберный столик, сами расположились на диване. Смурая, неизвестно где научившаяся ремеслу киномеханика, довольно быстро зарядила аппарат, погасила торшер, и проектор безмолвно, одну за другой, стал возвращать картины былого.
С первых же кадров Анна Матвеевна определила; пятнадцать лет назад! Мишук только вернулся из армии, поступил в институт, а Валерик закончил десятилетку, и они с Сашенькой решили отметить эти события поездкой в Ленинград. Здесь ей сорок пять. Хотя она всегда имела скромное мнение о своей внешности, сейчас показалось, что в ту пору была красива. Ишь, как бесшабашно бегает, хохочет, строит Сашеньке рожицы и не ведает, какое будущее готовит ей судьба, какой подарочек преподнесет ей на старости лет супруг. А вот и он собственной персоной на фоне Адмиралтейства.
— Красивый все же, чертушка, — вырвалось у Смурой.
— Был. Был да сплыл. Годы всю красоту съели, — сердито сказала Черноморец. — А присмотреться, так очень даже обыкновенный. Вот мой Петр рожицей не хвастал, зато в теле крепость настоящая была, гирю двухпудовую подымал. А этот — не подымет, надорвется. В мужике ценна сила, а не глазки-реснички.
Дальше снимал кто-то посторонний, потому что теперь они были вдвоем на Невском. Сашенька, улыбаясь, обнимал ее, пытался поцеловать. Она увертывалась, беззвучно смеялась и норовила схватить его за смоляной чуб.
— Ах ты, бесстыдник, — заерзала Черноморец. — Будто молодожен, любовь проявляет. Кровушка, видите ли, взыграла. А чуть постарела жена, так можно и выбросить, сменить на новую игрушку! Отродье мужиковское…
— Мда… — задумчиво промолвила Смурая. — Может, и хорошо, что я так ни к кому и не приклеилась — к старости зато никакой боли.
— Так тоже нельзя, — возразила Черноморец. — Женщина должна жизнь давать, а ты яблоней бесплодной усохла. — И в своей простодушной наивности не заметила, как задрожал подбородок Смурой и сколько грустного презрения вылил ее взгляд.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
