Обратная сторона моей злости – отчаяние от понимания того, что у других ангелы живы, а своего я больше не увижу. Я не мог унять злость, она – это сплав прочих моих горечей. Вот что я чувствовал, сжимая кулаки и стискивая зубы.
А впрочем, гнев и злость мне некуда было выплеснуть – бездарные, неблагодарные и бесполезные чувства, не позволявшие забыть о причине утраты и изо дня в день изнурявшие меня.
Моя потеря равносильна смерти. Я понимаю, что нет смысла желать такого же горя не только тем, кто ни в чем не виновен, но и тем, кто, может быть, заслужил этого, поскольку ничто не восполнит твоей потери. Я сочувствовал сам себе.
Я не укорял себя, хотя это первое, что делают люди, когда умирает тот, кого они любили. Чем укор может помочь? Винить себя – значит только это и делать. Обдумывать сложившуюся ситуацию и укорять себя – я только на это и способен.
Уж вдоволь я наплакался.
Меня одолевала мучительная возбужденность от негодования, замешательство от состояния какого-то странного ожидания, острого томления – все это подмена жалости к себе и окружающим из-за того, что кто-то не испытывает тех же чувств, что и я.
Мои злость и гнев оборачивались унынием и всегда отвратительным смирением, и долгим, неприятным послевкусием: нет надежды, а есть реальность, нет поддержки, а есть горе и воспоминание об улыбке моего ангела.
Минуло несколько лет, и однажды меня посетил еще один ангел – ни менее ослепительный в своем великолепии.
– Хочешь, я буду защищать тебя, стану тебе и другом, и братом, и наставником? – спросил он.
– Мой Ангел умер, сможешь ли ты заменить его? – вопросом на вопрос ответил я. – Для меня это важно!
– Ты хочешь этого?
– А ты?
– Все зависит от твоего желания. Как решишь – так и будет, – сказал Ангел.
– Мне важно твое мнение, – сказал я. – Мой Ангел любил меня, а я – его. Мы были почти что братьями-близнецами. Между нами установится такая же связь?
– Она может установиться? Ты к ней готов?
Я задумался. Если у двух человек возникает абсолютная уверенность в острой потребности дружить, то они совместными усилиями помогают дружбе завязаться, при этом либо сокрушая, либо вовсе не замечая помех. Люди же сомневающиеся в необходимости подружится, напротив, не смогут наладить между собой контакт таким образом, чтобы потом он стал основой для зарождения крепкой дружбы.
Я не уверен, нужно ли мне мое стремление к дружбе с ангелом, и я не знаю, нуждается ли он сам в своем желании подружиться со мной. Мы пытаемся завязать с кем-то дружеские отношения, так как того требуют устоявшиеся в обществе правила, но о нашей личной заинтересованности в готовности вообще с кем-либо дружить и речи не ведется.
Я не уверен в цели, ради которой мы хотим подружиться, а иначе – почему ни я и ни он до сих пор не проявили настойчивости в желании сблизиться? А было бы интересно полюбить этого ангела так же сильно, как и прежнего.
Мои сомнения насчет дружбы с ангелом продиктованы не только глубокой печалью от потери, но и нежеланием любить кого-то другого. И все же новый ангел здесь – стоит передо мной, и я обязан, наконец, что-то для себя и для него решить. Нет, то, как долго мы что-то пытаемся для себя уяснить, говорит только о нашей обоюдной неуверенности в нужности друг другу.
– Ну, – с некоторой настойчивостью проговорил Ангел. – Ты хочешь, чтобы я стал твоим ангелом хранителем?
– Нет, – ответил я и слегка удивился решительности и настойчивости своего ответа. – Прости, но я не хочу этого!
– Ты уверен?
Я почувствовал, что еще чуть-чуть и я зальюсь слезами. Я не должен плакать, слезы обяжут его остаться, а я не собирался давать ему повод для этого. Я знаю, что слезы заставляют дрогнуть всякое сердце – каким бы черствым оно ни было.
– Да, как никогда! Ты лучше позаботься о том человеке, кто ищет ангельской любви – кто сильнее всего сторонится этого мира, и кому ты позволишь назвать себя твоим братом и подопечным.
– Хорошо, как скажешь, и спасибо за доброе напутствие, – улыбнулся ангел и благостный свет его искренней доброй улыбки коснулся моего сердца.
Я задыхаюсь и умираю от противоречий. Я отчасти хочу и в то же время не желаю, чтобы сбылось его желание быть со мной вопреки моему стремлению не допускать его в собственную жизнь. Его дружба и защита были бы для меня спасением, но спасение мне это не нужно, потому что я предпочитаю скорее горе, чем надежду на избавление от него, хотя и не понимаю этого. Я заставляю себя бежать от дружбы и защиты ангела и тем не менее принуждаю себя к осознанию неправильности того, что делаю. Я боюсь замены – этот ангел, чужой для меня. Неизвестно, приму ли я его как друга и не стану ли сравнивать с ангелом, которого потерял. А я буду это делать, поскольку иначе и быть не может.
Я жду от ангела упорства в попытке остаться со мной, в свою очередь я жду от себя еще большего упрямства в желании быть с ним рядом.
Однако я надеюсь, что он оставит меня в покое, но помоги, Господь, чтобы моя надежда не оправдалась – нет, я не подружусь с этим Ангелом ни сейчас и ни потом. Мне так грустно!..
Когда ангел исчез, я остался один посреди равнины. Оживленный, многомиллионный город, где я родился и вырос, был моей безлюдной равниной, и квартира, в которой я жил, также была моей безлюдной равниной. Ее умопомрачительные просторы окружали меня. При том что расстояние от одной стены до другой – всего полтора десятков шагов.
Я чувствовал холодные сухие ветры равнины, каменистость почвы – она так ужасна. И на этой равнине всего-то я со своими мыслями об ангеле, который оставил меня. Это все проекция моей утраты.
Второго шанса не выпадает. То, что нам дается свыше под видом второго шанса, – есть не что иное, как попытка начать все сначала, отринув при этом предыдущее.
Моего ангела не заменить! Я не глупец и понимаю, что единственный смысл любой замены одного другим заключается в том, что она в действительности бесполезна, замена – это жестокое заблуждение относительно возможности справиться с болью от утраты.
Ничего не существует, кроме моей памяти о моем ангеле, и поскольку я жив и жив весь прочий мир, я не забуду о любви к нему и его бескорыстной привязанности к моей человеческой сущности.
Призраки
Я взглядом приветствовал рассвет. Раскаленная блестящая заря выплавляла играющий переливами и пестрыми тонами новый день. В курящемся нежном белесом тумане выделялись охваченные янтарным светом, будто рваные, силуэты зданий. Еще минута-другая, и в испепеляющем величии огненного круга утонут холодные тени ночи.
Я – призрак, вернее был им. Теперь я птица, белый голубь. Моего дома больше нет, и весь этот мир, который греется в солнечных лучах, – лишь воспоминание о прошлом, о мире, который однажды опустел, его голос смолк, а вместе с ним и другие голоса. Голос человечества больше не звучит.
Человечество погибло. Физическая часть человека стала прахом, но его духовная часть осталась, вознеслась к небесам. И вдруг что-то произошло, возможно, всему виной стали наши неискупленные грехи или духовная нечистота, но пронизанная безгранично упоительным блаженством и сладкой истомой божественная обитель отвергла нас.
Мы, словно дождь, каплями холодного света обрушивались на землю. Низвергнутые, мы как ослепительные молнии ударялись о каменную плоть нашей бывшей реальности. Мы не стали вновь теми, кем были. В наших головах билась, словно перепуганная птица в клетке, память о прожитой жизни.
Когда мы были живы, многие из нас питались и дышали собственным одиночеством, но теперь, после смерти, мы разом забыли, что такое одиночество. Да, смерть временами сближает.
Когда мы вернулись, то увидели, что все вокруг изменилось. Мы были удивлены и растеряны: как же так, наши города – царства мысли, науки и просвещения – в упадке и запустении. Как долго мы возносились, и как долог был обратный путь? Разве не мгновение заняло наше путешествие? Почему везде разруха и наступление дикой природы. Леса и степи – деревья и травы – там, где их не должно быть – на городских улицах, площадях, в переулках.
Нам даже не понадобилось предавать земле собственные останки. О них позаботилась природа – насекомые, животные, дожди и палящее солнце – вот участь для наших покинутых бренных узилищ. Мы стали учиться принимать новую действительность и мириться с новыми законами и правилами.
Если бы Божье царство стало для нас новой и прекрасной реальностью, лучезарным раем, то мы бы ни о чем не беспокоились. Однако коль уж все сложилось для нас плохо и мы можем только воображать, какое счастье нас бы там ожидало, теперь ничего не остается, кроме как воспроизвести всю нашу прошлую жизнь, чтобы не ощущать бессмысленности и пустоты собственного бытия. Мы ведь не можем жить неприкаянно, отказавшись от всего и забыв обо всем, что нас волновало, что было нам дорого и привычно. Ходить на воображаемую работу; заводить романы, которые ни к чему не ведут; сочинять, возводить и создавать – это все в нашем положении имитация утраченной жизни. И мы имитировали ее. Лично я пока не задумывался о чем-то подобном – успею.
