Выпили по четвертой. Доктор выпил девятую, с остервенением крякнул и отправился в лес. Выбрав самую широкую тень, он лег на травку, подложил под голову сюртук и тотчас же захрапел. Ваню развезло. Он выпил еще рюмочку, принялся за пиво, и в нем взыграла душа. Он стал на колени и продекламировал 20 стихов из Овидия.
Генерал заметил, что латинский язык очень похож на французский… Егор Егорыч согласился с ним и добавил, что при изучении французского языка необходимо знать похожий на него латинский. Манже не согласился с Егором Егорычем, заметив, что не место толковать там про языки, где сидит физико-математик и стоит так много бутылок, добавив, что ружье его прежде дорого стоило, что теперь нельзя найти хорошего ружья, что…
— По восьмой, господа?
— Не много ли будет?
— Ну-у-у… Что вы! Восемь, и много?! Вы, значит, не пили никогда!
Выпили по восьмой.
— Молодой человек!
Ваня замотал головой.
— Полно! Ну-ка, по-военному! Вы так хорошо стреляете…
— Выпейте, Амфитеатров! — сказал Манже.
— При мне пей, но без меня… Выпей немного!
Ваня отставил в сторону пиво и выпил еще рюмочку.
— По девятой, господа, а? Какого мнения? Терпеть не могу числа восемь. Восьмого числа у меня умер отец… Федор… то есть, Иван… Егор Егорыч! Наливайте!
Выпили по девятой.
— Жарко, однако.
— Да, жарко, но это не помешает нам выпить по десятой!
— Но…
— Плевать на жару! Докажем, господа, стихиям, что мы их не боимся! Молодой человек! Покажите-ка пример… Пристыдите вашего дядюшку! Не боимся ни хлада, ни жары…
Ваня выпил рюмочку. Охотники крикнули «ура» и последовали его примеру.
— Солнечный удар может приключиться, — сказал генерал.
— Не может.
— Не может… при нашем климате? Гм…
— Однако бывали же случаи… Мой крестный умер от солнечного удара…
— Вы, доктор, как думаете? Может ли при нашем климате удар приключиться… солнечный, а? Доктор!
Ответа не последовало.
— Вам не приходилось лечить, а? Мы про солнечный… Доктор, где же доктор?
— Где доктор? Доктор!
Охотники посмотрели вокруг себя: доктора не было.
— Где же доктор? Исчезоша? Яко воск от лица огня! Ха-ха-ха.
— К Егоровой жене отправился! — ляпнул Михей Егорыч.
Егор Егорыч побледнел и уронил бутылку.
— К жене его отправился! — продолжал Михей Егорыч, кушая балык.
— Чего же вы врете? — спросил Манже. — Вы видели?
— Видел. Ехал мимо мужик на таратайке… ну, а он сел и уехал. Ей-богу. По одиннадцатой, господа?
Егор Егорыч поднялся и потряс кулаками.
— Я спрашиваю: куда вы едете? — продолжал Михей Егорыч. — За клубникой, говорит. Рожки шлифовать. Я, говорит, уж наставил рожки, а теперь шлифовать еду. Прощайте, говорит, милый Михей Егорыч! Кланяйтесь, говорит, свояку Егору Егорычу! И этак еще глазом сделал. На здоровье… хе-хе-хе.
— Лошадей!! — крикнул Егор Егорыч и, покачиваясь, побежал к тарантасу.
— Скорей, а то опоздаешь! — крикнул Михей Егорыч.
Егор Егорыч втащил на козлы Аввакума, вскочил в тарантас и, погрозив охотникам кулаком, покатил домой…
— Что же всё это значит, господа? — спросил генерал, когда скрылась с глаз белая фуражка Егора Егорыча. — Он уехал… На чем же, чёрт возьми, я уеду? Он на моем тарантасе уехал! То есть не на моем, а на том, на котором мне нужно уехать… Это странно… Гм… Дерзко с его стороны…
С Ваней сделалось дурно. Водка, смешанная с пивом, подействовала как рвотное… Нужно было везти Ваню домой. После пятнадцатой охотники порешили тройку уступить генералу, с тем только условием, чтобы он, приехавши домой, немедленно выслал свежих лошадей за остальной компанией.
Генерал стал прощаться.
— Передайте ему, господа, — сказал он, — что… что так делают одне только свиньи.
— Вы, ваше превосходительство, векселя его протестуйте! — посоветовал Михей Егорыч.
— А? Векселя? Нда-с… Пора уже ему… Нужно честь знать… Я ждал, ждал и наконец утомился ждать… Скажите ему, что протест… Прощайте, господа! Прошу ко мне! А он свинья-с!
Охотники простились с генералом и положили его в тарантас рядом с заболевшим Ваней.
— Трогай!
Ваня и генерал уехали.
После восемнадцатой охотники отправились в лес и, постреляв немного в цель, улеглись спать. Перед вечером приехали за ними генеральские лошади. Фирс вручил Михею Егорычу письмо с передачей «братцу». В этом письме была просьба, за неисполнение которой грозилось судебным приставом. После третьей (проснувшись, охотники повели новый счет) генеральские кучера уложили охотников в тарантасы и развезли их по домам.
Егор Егорыч, приехавши домой, был встречен Музыкантом и Тщетным, для которых заяц был только предлогом, чтобы удрать домой. Посмотрев грозно на свою жену, Егор Егорыч принялся за поиски. Были обысканы все кладовые, шкафы, сундуки, комоды, — доктора не нашел Егор Егорыч. Он нашел другого: под жениной кроватью обрел он псаломщика Фортунатова…
Было уже темно, когда проснулся доктор… Поблуждав немного по лесу и вспомнивши, что он на охоте, доктор громко выругался и принялся аукать. Ответа на ауканье, разумеется, не последовало, и он порешил отправиться домой пешечком. Дорога была хорошая, безопасная, светлая. Двадцать четыре версты он отмахал в какие-нибудь четыре часа и к утру был уже в земской больнице. Побранившись всласть с фельдшерами, акушеркой и больными, он принялся сочинять огромнейшее письмо к Егору Егорычу. В этом письме требовалось «объяснение неблаговидных поступков», бранились ревнивые мужья и давалась клятва не ходить никогда более на охоту, — никогда! даже и двадцать девятого июня.
