— Мы понимаем, что порвать связь за один день невозможно, — вкрадчиво сообщил он. — Мы, собственно, и не заинтересованы в этом. Мы не заинтересованы… э-э… в резких движениях. Скажем, за неделю — вас устраивает?
Я молча кивнул.
— Даже две недели. — Он чем-то посветил, — видимо, посмотрел на календарь наручных часов. — Сегодня двадцать четвертое августа. Значит, крайний срок у нас будет шестого сентября, как раз перед Днем труда. Двух недель вам хватит, не так ли?
Движение в туннеле стало более плотным, мы ехали медленно, и он, казалось, совсем уже освоился в машине, потому что голос его звучал вполне обыденно:
— Я дам вам время до последнего дня. И надеюсь, что вы нас не разочаруете. Потому что если не порвете эту связь до шестого сентября, у нас не будет выбора. Может быть, мы подождем еще день, а может — нет, но уж седьмого, самое позднее, нам придется принять меры.
«Седьмого сентября», — заучивал я.
— И, поверьте, вам это будет неприятно. — Он наклонился вперед — я слышал за спиной его дыхание — и откашлялся. — А с ним… — он снова откашлялся, — …с ним нам придется кончать.
И тут произошло сразу несколько неожиданных событий. Я чуть не врезался в очередной барьер, резко тормознул и рванул руль, чтобы его объехать, парик сорвался с булавок, сполз на лоб и закрыл глаза, машину со скрипом и лязгом протащило вдоль стены туннеля, и я ощутил сильный удар сзади. Этот «шевроле», не успев остановиться, врезался мне в бампер.
Человек на заднем сиденье, видимо, понял, что обращался не к тому, за кого меня принимал, — громко чертыхнувшись, он выскочил из машины. За мной оглушительно гудели и сигналили. «Шевроле» несколько раз дернулся, вминая меня в стенку, потом резко оторвался от машины и понесся в глубь туннеля, точно огромный раненый зверь, — я только и заметил что серое пальто, которым водитель прикрыл боковое стекло.
Первым прибыл на место полицейский на мотоцикле, который даже не приказал мне выйти из машины, а просто оттолкнул с водительского места, сел за руль и вывел машину из туннеля. Затем появились еще двое полицейских, которых куда больше заинтересовали парик, женские туфли и набитый бумагой бюстгальтер, чем разбитое окно и вообще сама авария. О неизвестном и его угрозах у меня хватило ума не рассказывать. В ту минуту я еще думал, что достаточно передать этот загадочный разговор матери, и все будет в порядке. Тебе это, конечно, покажется наивным, но, согласись, в семнадцать лет много ли человек знает о сложностях реальной жизни?! Ну, остальное легко себе представить. Полицейские позвонили домой, мать приехала и забрала меня на такси, а машина осталась мокнуть под дождем там, куда ее выволокли, — в крайнем ряду шоссе на Нью-Джерси, сразу на выезде из туннеля.
По дороге домой мы с матерью не разговаривали. Только один раз, на освещенном перекрестке, она глянула на меня с таким удивлением, словно впервые увидела мое загримированное лицо, сбившийся парик и косо висевшую фальшивую грудь.
Войдя в гостиную, она рывком сбросила туфли и села в кресло, поджав под себя ноги. Я сорвал с себя остатки маскарадного костюма, натянул джинсы и тоже рухнул в кресло, напротив нее.
— Я не мог говорить по дороге, — начал я. — Не хотел, чтобы таксист слышал. Только ты не думай, это не была простая авария.
Она молчала.
— Какой-то незнакомец разбил стекло, открыл дверцу и влез в машину. Он думал, что это ты. Он что-то говорил про седьмое сентября…
Она нетерпеливо выдохнула.
— Чем выдумывать, лучше объяснил бы, как ты оказался в туннеле.
Тут я должен тебе кое в чем признаться. Мне дома не особенно верят. Было время, когда я взахлеб рассказывал самые невероятные истории. То придумывал, будто отец — второй муж у матери, а раньше она была замужем за известным французским горнолыжником, который и есть мой настоящий отец. То сообщал всем и каждому, что наш старенький «форд фейрмонт» — временная замена шикарного «линкольна Континенталь», который мы отдали в починку. Все это давным-давно прошло, и с тех пор я изрядно вырос, но дома этого не забыли. Мать, правда, ухитрилась каким-то образом найти в моем безудержном вранье «положительные моменты» (решив, что это свидетельствует о наличии художественной фантазии, которая сулит мне будущее великого писателя), но отец — тот всегда смотрел на меня таким испытующим взглядом, что, даже говоря сущую правду, я все равно старался быть предельно точным в любой детали.
Сейчас, рассказывая матери о человеке, разбившем стекло в машине, я тоже старался быть предельно точным. Тем не менее, дослушав эту часть моей истории, она сокрушенно произнесла:
— Все-таки зря я прощала в детстве твои фантазии. Отец был прав. Теперь мы пожинаем плоды твоего легкомысленного воспитания.
— Да я же правду говорю!
— Два подозрительных человека, синий «шевроле», разбитое окно — сколько ты наворотил, чтобы оправдать самую обычную аварию! Да еще в таком месте, куда вообще обещал не ехать.
— Но выслушай же до конца!
— Только в том случае, если будешь говорить правду. С кем ты столкнулся? Как это случилось?
— О Боже…
Она встала и вышла из кухни. «Может, мне это все действительно почудилось? — уныло подумал я. — Может, попав в аварию, я просто получил сотрясение мозга, вот и припоминаются всякие небылицы?»
Снизу послышался глухой звук вращающейся бельевой сушилки. Я пошел на звук и обнаружил мать в подвале. Стоя в углу, она набивала мешочек для мусора обрывками каких-то бумаг. Я устало опустился на ступеньку. Что-то в ее движениях говорило, что она готова искать примирения. Потом, подняв голову, мягко сказала:
— Прими душ и иди спать.
— Мама, послушай…
— Не надо больше об этом.
— Но мне необходимо тебе передать. Он сказал, что ты должна что-то кончить до седьмого числа. Я не вру. Поверь мне, я не вру!
Она снова отвернулась и стала деловито уминать мусор в мешке. Помню, я еще удивился, откуда у нас в подвале столько мусора. Но мне лень было об этом думать. Хотелось лечь. Собрав все силы, я твердо сказал:
— Я не уйду отсюда, пока ты меня не выслушаешь.
Она стала подниматься по лестнице. Секунду спустя я почувствовал ее влажный поцелуй на лбу. Она пахла духами и шампунем.
— Хорошо, мой мальчик, — успокоительно сказала она и, пользуясь случаем, снова поцеловала меня. — Расскажи, что у тебя на сердце…
— Этот человек… он сказал, что ты должна порвать какие-то отношения. Он сказал — связь. До шестого… в крайнем случае седьмого сентября. Он говорил так, словно ты знаешь, в чем дело. Как будто бы он с тобой уже об этом говорил раньше. А главное… — я боялся открыть глаза и обнаружить, что она ушла — …главное, он сказал, что, если ты этого не сделаешь, они с кем-то покончат, и тебе тоже будет плохо…
Глаза я все-таки открыл. Ее лицо было совсем близко. Она улыбалась.
— Ну вот, все рассказал, да? А теперь успокойся и иди спать.
И она снова спустилась вниз, к дурацкому мусорному мешку.
— А я и так спокоен! — закричал я. — Если тебя это не волнует, то уж меня подавно! Чего волноваться из-за какого-то человека, которого, может, вовсе и не было!
Я проснулся в начале девятого и сразу же понял, что на работу не успеть. Автобус с остановки уходит каждые полчаса, и езды еще добрый час, да и до остановки идти и идти — машина-то разбита.
Я набрал номер библиотеки. На другом конце трубку подняла моя начальница. Я сказал, что сегодня на работу прийти не смогу.
— Надеюсь, у вас есть для этого уважительная причина, молодой человек? — язвительно поинтересовалась она. Самой всего под тридцать, а меня именует «молодым человеком»! Строит из себя ученую даму, понимает, что иначе ей, с ее плоской грудью и кривым носом, в жизни не пробиться.
— Я попал в аварию, — терпеливо объяснил я.
На нее это не произвело ни малейшего впечатления.
— Когда же мы можем рассчитывать вас увидеть? — спросила она с той же язвительностью.
— Завтра, — буркнул я.
Но та не отставала.
— Если вы пропустите больше двух дней, я буду вынуждена доложить мистеру Кэю.
Мистер Кэй — это начальник отдела каталогов, этакий низенький человечек с худым лицом и в очках без оправы. На вид безвредный, но кто его знает, что там у него внутри, как говаривал отец.
— Понятно, — сказал я.
— Вот именно! — удовлетворенно отметила она и положила трубку.
Все последние годы я на каникулах работал в библиотечном каталоге, и еще ни разу не пропустил ни единого дня. Поэтому сейчас, оставшись дома посреди недели, я испытывал странное чувство легкости и безделья. Неторопливо оделся и вышел в коридор. У двери в подвал валялся вчерашний маскарадный костюм, дверь в комнату матери была приоткрыта — она лежала поперек кровати, с головой укрывшись одеялом. Ночная лампа все еще горела, раскрытая книга валялась на полу. Рядом с кроватью стояли черные туфли на высоких каблуках — я никогда у нее таких не видел. Где это она гуляла в таких туфлях? А где она вообще проводит время, когда отца нет дома? — вдруг подумал я. Странно, но, если вдуматься, я ведь в действительности почти ничего о ней не знаю…
