— Алла Викторовна, так вы пускаете или нет?
— Не спеши, сейчас разберемся… А раньше где служил, до того, как к Домовитому перевели?
— Полк связи, лейтенант, помощник начальника штаба по боевой.
— Понятно. И давно у Домовитого?
— Эмм… Сегодня — пятый день.
— Пфф… Значит, случайный человек, да?
— О, Господи… Алла Викторовна, опять вы начинаете! Не хотите пускать — так и скажите, я передам.
— Да погоди ты, пигалица, не мельтеши. Дай подумать…
Алла Викторовна — номенклатурная матрона за шестьдесят, со следами былой красоты на лице, исковерканном не столько возрастом, сколько постоянным гнетом ответственности — смотрела сквозь меня, размеренно катала по стеклу на столе допотопный химический карандаш и хмуро размышляла.
Термостат. Или нет, лучше будет так: консерватория.
Господин, который в свое время придумал назвать высшее музыкальное учебное заведение консерваторией, был либо мертвецки пьян, либо окончательно невменяем. Музыка — это живая бессмертная сущность, гибкая, многогранная и непредсказуемая, как сама Природа, так что с консервацией она не сочетаема в принципе.
Консерватория — это здесь, в старых системных учреждениях (хотел по привычке аббревиатурой дать, но не стал — неприлично получается). Вот тут это понятие как нельзя более уместно.
Химический карандаш я в последний раз видел в глубоком детстве. При каких обстоятельствах была мною заполучена сия раритетная вещица, даже и не спрашивайте, все напрочь вылетело из головы, но точно помню, что язык после такого карандаша становится синим, штрихи импрессионистского эскиза котенка на новых обоях в гостиной получаются на диво сочными и жирными и потом очень плохо выводятся, а в лексиконе в общем-то культурной и воспитанной бабушки неожиданно появляется вульгарно-визгливое выражение «Ах ты Пикассо хренов!».
Стекло на столе я вообще никогда и ни у кого не видел. А о том, что в советских учреждениях в свое время было принято держать на столе стекло, под которым хранились инструкции, графики и прочие важные бумаги, знал только из книг. Так вот, стекло на столе Аллы Викторовны отнюдь не бутафория, под его гнетом томятся десятка полтора различных документов и целый ряд рукописных пометок. Сам стол тоже очень органично вписывается в общий план, так же как и огромные шкафы, монументальный сейф в шаровой краске, тяжелые портьеры…
Нет, так не годится: если детально описывать все местные «старости», у нас на это уйдет пара глав. Так что давайте по-быстрому втиснем весь антураж в два абзаца и побежим дальше.
Итак: старинное здание, высоченные потолки, арочные окна в два человеческих роста, полутораметровые стены, старый дубовый паркет, запах мастики, тяжелая мебель сталинской эпохи, того же периода многопудовые двери, и вообще, буквально все в этом учреждении красноречиво свидетельствует: ребята, вот эти ваши инновации и бодрые доклады о модернизации — не более чем декларации. А собственно Система как была, так и осталась: старая, отлаженная, надежная и насквозь консервативная, не приемлющая никаких ненужных новшеств. И совсем не факт, что вот так дела обстоят только лишь в данном учреждении: был я давеча у моего нового шефа в гостях, так вот, там точно такая же картина. Новые руководители — старая Система.
А здесь, кстати, и руководительша (если будет позволительно так выразиться) вполне под стать Системе. Не удивлюсь, если как-нибудь позже выяснится, что на самом деле Алле Викторовне вовсе не шестьдесят, а как раз таки все девяносто, и в бытность свою аппаратным работником она между делом расстреливала этажом ниже из служебного нагана несчастных жертв репрессий, заглушая их вопли патефонной пластинкой «В парке Чаир…» и при этом непрерывно курила папиросы «Герцеговина Флор». Да, и красивые фигурные колечки пускала. В потолок. Думаете, зря вон там на тумбе с телефонами пылится серебряный портсигар с выгравированным на крышке орденом Боевого Красного Знамени?! Не зря, ой не зря!!!
Впрочем, это всего лишь домыслы, игра воображения, навеянная стальным взглядом раритетной матроны, впечатляющим антуражем и незыблемым, не выветриваемым никакими новыми веяниями духом Системы, что прочно обосновался в каждой детали заведения, в котором мы с Маней сейчас находимся. А вот стальной взгляд — это вовсе не метафора. Мне, насквозь пронзаемому этим особым, «аппаратным» взглядом, было крайне тревожно и неуютно, и в какой-то момент я даже вообразил себе, что сейчас решается вовсе не тривиальная дилемма «…пустить замарашку в хранилище, или ну его в гузку?», а что-то страшно архаичное, из времен тревожной молодости Аллы Викторовны… Ну, например, такое: «Сослать на рудники или все же расстрелять в подвале? Первое полезнее, поработает немного во благо Родины, но второе намного проще — никакой волокиты…»
— Как звать? — Алла Викторовна закончила думать и, как я понял, определилась с решением.
— Александр Иванович Дорохов.
— Стало быть, Саша. Вот что, Саша… Допуска у тебя нет. Так что пускать тебя в хранилище я не имею права. Дело это не просто дисциплинарное, а в прямом смысле слова подсудное.
— То есть…
— Помолчи. Пускать тебя нельзя, но не хочется обижать Володю: человек он добрый и очень полезный…
Какая трогательная искренность. По сценарию я в этом месте должен подобострастно кивнуть или искательно улыбнуться? А я не буду. Лично мне этот архив без надобности: я бы сейчас с гораздо большим удовольствием повел свою спутницу в кино, или еще в какое-нибудь не менее темное местечко.
— Саша, не надо так ехидно лыбиться.
— Почему сразу — «ехидно»?
— Ехидно, ехидно… Я прекрасно понимаю, что для тебя сейчас важнее всех гостайн — пощупать Маньку…
— Алла Викторовна!!!
— Мань, но у него же это на лице написано, неужели не видно?
— Гхм-кхм… Я бы попросил…
— Нет, даже и не проси, тебе это не поможет. Видишь ли, когда я сказала «подсудное дело», то имела в виду в первую очередь тебя. Я-то как-нибудь выкручусь, не впервой. А вот ты получишь на полную катушку.
— Ну почему сразу «получишь»! Почему вы…
— В общем, прекрати глупо ухмыляться, соберись и слушай внимательно. Видишь ли, голубчик, начальник твой — человек простой и непосредственный — попросил дать тебе возможность ознакомиться с некоторыми материалами… эмм… имеющими особую специфику и стоящими несколько наособицу даже в своем разряде. Так что ты сейчас будешь работать с документом из первой категории.
— Это…
— Это стратегические государственные секреты. Ты какие степени знаешь?
— «ДСП», «секретно», «сов. секретно», «особой важности». Ну и все, пожалуй.
— Ясно. Далее список продолжают еще семнадцать степеней, как общепринятых, так и специфических, для особых случаев.
— Ничего себе…
— Угу, ничего себе. Так вот, документ, который ты сейчас будешь смотреть — он без степени. Вернее так: он вне степеней. Понимаешь, о чем я?
— Ну… В общем…
— Собственно, весь документ тебе смотреть не дадут, а только семь его страниц со схемами, которые, честно говоря, особой секретности не представляют. Но! Документ неразъемный. И ты будешь работать с этим документом. В течение получаса. БЕЗ ДОПУСКА. Понимаешь?
— Понимаю.
— А мне кажется, не совсем. Тон у тебя какой-то… легкомысленный.
— Ой, ну при чем здесь мой тон? И вообще, вы напрасно тратите время. Вы хотите, чтобы я проникся важностью текущего момента? Считайте, что проникся. Секретный документ, очень важный, вы рискуете, так что…
— Нет, ни хрена ты не проникся, голубчик, — грубо оборвала меня Алла Викторовна. — Наверное, вот так надо: я тебе сразу расскажу о последствиях.
Итак.
Если в течение ближайших десяти лет.
На этом объекте.
Что-то произойдет.
Независимо от того, будешь ты к этому причастен или нет.
В ходе расследования ты будешь мгновенно включен в список подозреваемых.
— Но…
— Я об этом позабочусь — хотя бы уже для того, чтобы застраховать себя от возможных неприятностей.
— А что там может произойти?
— Ну, например — теракт. В этом случае тебя схватят за задницу, посадят в тюрьму и пустят по полной программе как основного подозреваемого. И будут мурыжить до тех пор, пока не найдут реальных террористов.
— Ничего себе заявочки…
— А поскольку в последнее время наша следственная машина работает со скрипом и перебоями, не факт, что реальных террористов вообще найдут. И очень может быть, ты пойдешь по делу как Преступник Номер Один.
— Гхм… Вы что… Вы меня запугиваете?
— Нет, всего лишь предупреждаю. Дело очень серьезное. Я ничего не приукрашиваю. По опыту знаю, в таких случаях все происходит именно так, как и было сказано. На тебя сейчас ложится огромная ответственность. На меня тоже. «Нечаянно» выдать для просмотра не тот документ — это одно дело. А пустить в хранилище человека без допуска — совершенно другое. Так что, пока не поздно: подумай как следует.
