В чем не было недостатка, так это в благословениях и напутствиях, благо запас и того, и другого неиссякаем, поскольку не зависит от материальных причин. Однако, кроме высокопарных слов, наш молодой человек получил в дорогу еще и два рекомендательных письма — одно было написано его отцом к господину де Тревилю, другое добрым соседом к господину де Кавуа, капитану гвардейцев кардинала. Опрометчивым было бы ждать от этих писем слишком многого: известно, что достигшие высокого положения люди склонны забывать вообще о существовании в их прошлом друзей юности и былых соседей, — но все же некоторое подспорье имелось…
Таким вот образом наш герой и вступил в городок Менг — сжегши за собой все мосты подобно герою древнегреческой (или древнеримской, быть может, д'Артаньян не силен был в подобных ученых материях) мифологии, с десятью экю в кармане и отцовской шпагой на боку, не покидавшей еще ножен за время путешествия. За его спиной горожане ухмылялись во весь рот — но перед собой д'Артаньян видел лишь деланопостные физиономии, ибо осторожность брала верх над веселостью повсюду, куда бы ни направлял юноша своего заслуженного Росинанта. И все же, будучи человеком неглупым, он прекрасно понимал, какое впечатление производит его мерин. Он охотнее всего миновал бы Менг без остановок и направился прямиком в Париж, где рассчитывал избавиться наконец от желтого Буцефала (вопреки отцовским напутствиям никогда не продавать славного боевого коня и дать ему в почете и холе умереть от старости), но хорошо понимал, что четвероногому старцу требуется отдых.
Призывно распахнутые ворота гостиницы «Вольный мельник» были совсем близко, но физиономии праздно торчавших здесь же слуг и горожан показались д'Артаньяну чересчур уж невозмутимыми — и он твердо решил проехать мимо в сторону другого постоялого двора, расположенного, как он уже знал, на выезде из городка.
Однако именно тогда произошло одно из тех малозначительных на первый взгляд событий, которые, тем не менее, способны оказывать на людские судьбы (и даже судьбы династий и держав) поразительнейшее влияние…
Согласно тогдашней архитектурной моде, здание было окружено открытыми галереями на испанский манер, и на первом этаже, положив узкую ладонь на резную балясину потемневших от времени перил, стояла молодая женщина дет двадцати — двадцати двух, чья красота была совершенно необычна для южных провинций Франции, где д'Артаньян прожил безвыездно всю свою сознательную жизнь…
Это была, безусловно, знатная дама, чуть бледная, со спускавшимися до плеч длинными светлыми локонами, большими голубыми глазами и розовыми губками, прекрасная, как пламя.
Юный возраст д'Артаньяна делал его крайне чувствительным ко всем женщинам, лишь бы они были молоды и красивы. Это обстоятельство, равно как и необычная для Гаскони красота незнакомки, послужило причиной того, что юноша моментально натянул поводья. Ни хозяин, ни конюх не озаботились тем, чтобы поддержать стремя приезжего столь незначительного вида, — а своего собственного слуги у д'Артаньяна, разумеется, не было (вообще никогда в жизни). И потому он покинул седло самым будничным образом, попросту самостоятельно спрыгнув на пыльную землю. Тогда только его соизволил заметить сонный конюх — и повел мерина в конюшню со скоростью, которую оценила бы любая меланхолическая черепаха. Хозяин гостиницы, правда, держался несколько живее, как и было положено человеку его ремесла, вынужденного расточать комплименты всякому проезжему, даже столь непрезентабельному на вид, — дело в том, что д'Артаньян, впервые выбравшийся в большой свет, с трактирщиками, тем не менее, был знаком (эта порода во множестве встречается и в Гаскони), а потому с самого начала, словно бы невзначай, потряхивал своим кошельком с таким видом, словно там вместо жалкого десятка экю звенела пригоршня полновесных золотых луидоров или двойных испанских пистолей.
Звон этот, несомненно, был для хозяина гостиницы сладчайшей на свете музыкой, — а потому юному гасконцу незамедлительно были предложены лучшая в Европе комната и лучший в мире обед. Первое он незамедлительно отклонил, опасаясь нанести урон своим скудным средствам, а второе охотно принял и в ожидании обеда занял место на галерее в нескольких шагах от очаровательной незнакомки, не обратившей на него, увы, особенного внимания. Д'Артаньян, хоть и происходивший из глухой провинции, все же был обучен азам этикета и был не настолько неотесан, чтобы откровенно таращиться на незнакомую даму, без сомнения, принадлежавшую к аристократическим кругам. Однако он, не чуравшийся охотничьих забав, как истый гасконец, умел и краешком глаза наблюдать за тем, что происходило поблизости, — умение для охотника небесполезное. Его первоначальные впечатления подтвердились полностью — молодая дама была еще прекраснее, нежели казалось на первый взгляд, и при мысли, что через каких-то пару часов их пути бесповоротно разойдутся, юный гасконец ощущал мучительную сердечную тоску. Его воображение, в родной Гаскони делавшее д'Артаньяна опасным как для смазливых горничных, так порою и для их благородных хозяек, разыгралось невероятным образом, рисуя вовсе уж несообразные с унылой действительностью картины…
Плохо только, что действительность порою невероятно уныла. Д'Артаньян осознал это, когда в ворота «Вольного мельника» влетел всадник на великолепном испанском жеребце, при виде которого молодая красавица сделала непроизвольное движение, подавшись к самым перилам. Без сомнения, именно этого дворянина она и ждала.
Это, конечно же, был дворянин — человек лет около тридцати, с черными проницательными глазами, бледным лицом, крупным носом и черными, тщательно подстриженными усами, на вид решительный и опасный. Как недоброжелателен ни был к нему д'Артаньян с первой же минуты, он вынужден был признать, что незнакомца не портит даже шрам на левом виске, напоминавший старый рубец от пули.
Незнакомец спрыгнул с коня, небрежно отвернувшись от благородного животного с таким видом, словно не сомневался, что о нем моментально позаботятся. Так и произошло: стряхнув сонную одурь, к коню бросились конюхи и слуги, спеша подхватить повод. Черноволосый дворянин, хотя и одетый в простой дорожный костюм и запыленные ботфорты, сразу производил впечатление человека, привыкшего требовать от окружающих внимания и почтения. Д'Артаньян отчаянно ему позавидовал — и охотно проткнул бы шпагой насквозь, имейся к тому хоть крохотный повод…
Позванивая шпорами, незнакомец направился прямиком к белокурой даме, торопливо раскланялся и произнес по-испански:
