- Ну и что?
- Поговорили немного, - сказал Док и умолк.
Альфеуса передернуло.
- О чем?
- По сути дела - ни о чем. Я сказал ему то, что он и сам хорошо знает. Я и вам говорил это много раз. Государство - самая сложная из систем. И оно не имеет более высокой ступени иерархии. То есть государство само вырабатывает для себя цели. Когда-то была выработана цель - благосостояние для всех. Она достигнута. Все сыты, у всех есть жилье. А что дальше? Надо вырабатывать новую цель. А вырабатывать ее и некому. Население не догадывается, что управленческие и контролирующие кадры выбираются не из самых талантливых, а из самых средних: Считается, что только средние люди могут быть выразителями чаяний большинства.
- А он?
Полосочка губ дернулась, словно Доктор хотел улыбнуться и вдруг передумал.
- Он заявил мне самым официальным образом, что он самый средний человек на планете, а потому является выразителем абсолютного большинства. И раз он не чувствует необходимости в изменениях, то они никому не нужны.
Инспектор хмыкнул.
- Вы сказали ему, что выразителем большинства можно стать, побывав в их шкуре?
- Сказал. Но все это без толку. Я знал, что слова мои будут гласом вопиющего в пустыне. Зачем же тогда я усердствовал, спросите вы меня.Доктор смотрел в одну точку на стене и говорил тихо и медленно, будто с самим собой. - Если ничего не говорить, то наверняка ничего не изменится. Сегодняшняя беседа, естественно, ускорит введение новой системы, обходящейся без Доктора. Вы, мой юный друг, скоро останетесь в одиночестве.
Доктор умолк. Его повернутое в профиль лицо было печальным, губы безмолвно шевелились.
- А когда-то, - сказал он после длительной паузы, - когда-то, лет двадцать пять назад, нас в секторе было полтораста человек. Одному тяжело будет. Такая у людей биологическая особенность: психика в одиночестве неотвратимо распадается. Вот, кстати, еще одна причина возросшего количества преступлений. Чем больше людей, тем сильнее они жаждут общения и тем менее к нему способны.
- С кем, с кем, а с Координатором я никогда не буду жаждать общения, неуклюже пошутил Инспектор.
Доктор на шутку не отреагировал. Альфеус откашлялся и сказал с очень деловой интонацией:
- Как та.м наши подопечные?
- Вот портрет преступника. Взгляните.
- Оптимальное время захвата?
- Восемнадцать сорок - восемнадцать сорок две.
Инспектор давал команды захвата, а у него перед глазами стояло истерзанное лицо преступника. И Альфеус подумал, что такое выражение более характерно для жертвы.
5
Мурк сел на краю ложа, посмотрел на часы. Было только двенадцать. Он прошелся по комнате, снова сел. До дневного сна далеко. Есть еще рано.
От нечего делать Мурк включил наружный обзор. Электроника рывком приблизила далекую землю. На серых лентах самодвижек стояли, горбясь, люди. Порывистый ветер трепал их одежду. Деревья вдоль дороги раскачивались, словно в безысходной тоске. Листья на них судорожно трепетали.
Мурк подошел к зеркалу. Оттуда на него мрачно глянула заросшая многодневной щетиной физиономия, взгляд диковато косил. Побриться и на улицу выйти? Поздно. На выход надо записываться с самого утра. Да и толку-то! Всех шокирует сама мысль, что с тобой может заговорить незнакомый человек. Как-то раз Мурк попробовал заговорить на улице с незнакомцем. Тот с ужасом уставился на него и, что-то промычав, перескочил на соседнюю ленту. Что поделаешь?! Некоммуникабельность!
Вид не спасал положения. Более того, Мурк начал бояться его. Необычайная общительность толкала Мурка на разговоры. Он беседовал с объемными фантомами как с живыми людьми, пытался вставлять свои реплики в паузы. И однажды вечером, томясь бессонницей и тоской, Мурк долго думал. И глядя в густую, давящую на глазные яблоки темноту, он понял, что дальше так продолжаться не может, что дальше - сумасшествие.
Некоторые находили выход в наркотиках. Это давало им временное облегчение. Мурк попробовал тоже. Он с самого утра приехал к однокашнику-наркоману и попросил слюдинку. Тот, услышав просьбу, долго смотрел на него запавшими тусклыми глазами. Наконец, с трудом собравшись с мыслями, он улыбнулся потрескавшимися синеватыми губами и сказал отрывисто:
- Давно бы так. Слюдинка - это радость и забвение. И все равно от чего оно. Главное - оно есть!
Такая длинная фраза далась ему нелегко. Минут пять наркоман отдыхал. То и дело он облизывал губы сухим языком, покрытым буроватым налетом. Потом тяжело встал и, загородив стенной ящик узкой спиной, долго в нем рылся.
- Вот, - сказал он с особым выражением в голосе и показал Мурку золотистую маленькую капсулу.
Наркоман улыбался ей, как любимой женщине, перекладывал из одной руки в другую, нежно поглаживал ее указательным пальцем и что-то тихо шептал.
С видимым усилием он заставил себя опрокинуть ладонь, и капсула скользнула в руку Мурка. Она была шелковистой на ощупь и теплой.
Мурк проглотил ее и удивился, что ничего не почувствовал.
- Да ты сядь, сядь - сказал однокашник, наблюдая за ним с каким-то жадным интересом.
И тут Мурк почувствовал, что с неимоверной скоростью мчится куда-то вниз. Он вцепился в край ложа и закричал от испуга. Падение неожиданно прекратилось, и Мурк с той же скоростью полетел вверх. Тело его уменьшалось, словно проколотый мяч, а горло перехватил спазм. Он задыхался. Его невыразимо пугала комната, ставшая необъятной и грозно незнакомой. Потом его вырвало, и это принесло некоторое облегчение. Мурк с трудом встал на дрожащие ноги. Перед глазами колыхалась болотная зелень.
- Ну как?- услышал он чей-то хриплый голос и не сразу догадался, кому он принадлежит.
- От-вра-ти-тельно, - процедил он сквозь плотно сжатые зубы.
- Еще попробуешь?
- Пошел ты!..
- Ну вот,- сморщился однокашник.- Только слюдинку перевел.
Больше Мурк никогда не пытался употреблять наркотики.
Когда он поступил в школу, его определили в необычайно большой класс. В нем училось семь человек. И теперь, много лет спустя, по своей необыкновенной общительности он пытался поддерживать контакты с бывшими одноклассниками. Но трое исчезли неизвестно куда, один покончил жизнь самоубийством, выбросившись из рейсинга, двое жили относительно благополучно. То есть так же, как и все.
Деборы, с которой они так дружили в школе, почти никогда не бывало дома. А когда она появлялась, то заводила жуткие разговоры о царе тьмы, о черных мессах и о всеобщей гибели. Она смотрела на него лихорадочно горящим взглядом и выкрикивала истерически вибрирующим голосом:
- Пойдем! Пойдем к нам! Будешь нашим братом во зле!
И Мурк однажды рискнул. Пошел с Деборой на шабаш. И сейчас он содрогался, вспоминая о той ночи, о скользком люке, о зловонии заброшенной канализационной системы, о трепещущем и чадящем свете огромных свечей, освещающих коллектор. И неверный свет этот выхватывал из темноты то черепа в нишах, то оскаленные лица членов секты и обнаженные женские груди, исписанные кабалистическими знаками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
