— Берст врезался в Луну, — с подъемом сказал Гудков. — Хороший был космонавт. Вернее, был бы, если…
Настроение у нею было просто отличное. Двухсуточный перелет закончен, поезд скользит вдоль перрона. Приятно выйти на сушу, ощутить под ногой камни…
Он тронул рычаги тяги, тут же надавив педаль тормоза. Впереди полыхнуло пламя. На катер надавило спереди и одновременно справа. Ускорение малое, в полземного. Давление сбоку исчезло, когда неровный пятнистый диск отодвинулся вправо от курса. Теперь три минуты чистого торможения.
— Что — если? Какой такой Берст? — искренне удивился психолог. — Когда случилось это… эта трагедия?
— Да это цитата, — объяснил Гудков. Душа его пела. Еде полчаса — и конец. И двухмесячному дежурству, и этому перелету. — Цитата из Лема. Был такой писатель, тоже очень хороший…
— Да, помню, — успокоившись, подхватил Пинчук. — У него, по-моему, есть рассказ о пилоте, который замечает в космосе странный объект и начинает его преследовать. А потом выясняется, что светящееся пятнышко появилось из-за дефекта аппаратуры, повлекшею за собой ряд эффектов. Объективно-субъективных, по современной терминологии…
— Точно, — кивнул Гудков. — Аналогия с нашим смотрителем полная. Ведь так? Но давайте поищем его келью. — Он весело ткнул пальцем в лежавшую на коленях психолога толстенную папку с фотографиями, документами и другими бумагами. — Где она, по вашим источникам?
Однако реакция Пинчука оказалась иной, нежели он ожидал.
— Где-то там, — неопределенно показал психолог на растущий диск астероида. И вдруг засомневался: — Или, вы хотите сказать… Разве это, вы считаете, не Цирцея?..
Значит, так. Что-то внутри у Гудкова оборвалось, место радости заняла неприятная пустота. Адреналин — хорошо еще, что руки не затряслись. Ну что ж, на это следовало отложиться. Пассажиры, как известно, ни за что ответственности не несут…
— Конечно, Цирцея. Но где координаты станции? — спросил он на всякий случай. — Карта астероида у меня есть, но на ней нет маяка. Это новый маяк, его поставили всего полгода назад.
— Координаты? — искренне изумился Пинчук. Вокруг его серых глаз сжались морщинки, усы хищно оттопырились. — Голубчик, какая такая карта? Зачем? Я и не подумал ни о каких координатах. Ведь это же не планета. Просто крохотный астероид. Все видно, как на ладони гадалки.
Планетка уже громоздилась над ними неровной каменной стеной. Двигатель вырубился, скорость упала до местной орбитальной. Дисплей выдал ее в удивительных для космоса единицах: 71 км/ч. Будто на иностранном языке…
— На ладони? — повторил Гудков, подавляя раздражение и пытаясь сообразить, что тут можно придумать. Так вляпаться! Маяк у них не возьмешь, он направленный, не зная координат, не попадешь в луч. Связываться по радио поздно — слишком близко. Да и смотритель, скорее всего, не сидит на рации. Зачем? Он сейчас снаружи, встречает гостей. Эх, Гудков… Ничего, век живи — век учись, и нечего злиться. Сам во всем виноват…
— На ладони? — уже спокойнее повторил он. — А вы знаете, что радиус этой «крошки» 15 километров?
— Вот видите. Всего-навсего, — простодушно сказал Пинчук.
Как обычно в таких случаях, Гудков почувствовал облегчение. Собеседник ничего не понимает, а ты способен все объяснить. Математика всегда успокаивает, даже самая примитивная.
— Это четыре Джомолунгмы. Слыхали о такой горке? Знаете, сколько в ней квадратных километров?…
— В Джомолунгме?
— Да нет, в Цирцее.
— Ну?
— Тыщи три.
— Надо же! — добродушно удивился Пинчук. — Вот бы никогда не предположил.
— Посчитайте. Площадь поверхности сферы равна четыре пи эр квадрат. Вот и получается. Это, как бы вам объяснить… уже переход в новое измерение.
— Никогда не задумывался, — беззлобно усмехнулся Пинчук. — Переход в новое измерение… Какая-то казуистика.
Это было его любимое слово. Все для себя непонятное (особенно из области точных наук) он с детства привык считать казуистикой.
2
Они томительно медленно приближались к зданию станции. Или она к ним приближалась — все относительно в этом мире. Настроение у Гудкова было вновь далеким от боевого. Глаза слипались, и даже не потрешь кулаком, шлем мешает. Хотелось спать. Еще бы — вместо нормального финиша 15 часов кружения над планеткой на автомобильной скорости. А кто виноват? Только ты, и никто, кроме тебя. Эх, Гудков… Десять витков со сдвиг 10 километров, 15 часов непрерывного безмоторного парения, словно на планере в Гималаях. Кругом пустота, внизу — пусто. Конечно, никаких НЛО. Камни и камни. И как это смотрители маяков ухитряются годами жить в одиночестве, среди голых скал? Вот и начинают им мерещиться разные феномены. Объективно-субъективные, по современной терминологии. От длительной изоляции да от старости. Правда, здешний вроде совсем не из старых. Лет пятьдесят пять, судя по фотографиям: их у Пинчука полная папка. Рановато еще в лечебницу…
Да, 15 часов полета. И пялься все время вниз, плюс следи за показаниями радаров. А тут еще Пинчук со своими вопросами. Иногда, правда, психолог дремал, откинувшись в кресле стрелка, но чаще бодрствовал и, естественно, любопытствовал. То ли действительно ничего не знал, то ли притворялся. Или производил тестирование. Профессионализм — великая вещь. Разве поймешь, что на уме у этих психологов?..
— Но почему мы тратим на оборот полтора часа? — недоумевал он. — Так медленно! За полтора часа спутник успевает обежать Землю. Но Земля-то гораздо больше!
— Правильно. Только у нее и масса гораздо больше.
— Ну?
— Значит, больше и орбитальная скорость. Вот все и компенсируется. Период обращения зависит только от плотности, а она входит в формулу под знаком радикала. Знаете, за сколько спутник обегает Луну?
— Нет. А за сколько?
— Примерно за полтора часа.
— Не может быть.
— А Марс?
— Ну?
— За полтора часа.
— Казуистика, — сказал тогда Пинчук.
Сейчас они медленно летели сквозь пустоту к зданию станции, которое Гудков обнаружил ровно на первом витке. Не радаром, конечно, просто взял да увидел. Дело радара — небо, внизу он пасует. А глаза — наоборот… Блестящий металлический паучок среди однообразных камней — так станция выглядела сверху. Теперь она была гораздо внушительнее. По крайней мере, центральный купол оказался высотой метров шесть, от него и входного блока — головы «паучка» — к другим помещениям тянулись трубы-тоннели.
Гудков мстительно посмотрел назад. Позади волочился Пинчук. Прыгуном психолог был никудышным, пользоваться газовым пистолетом он вообще не умел, и они летели сквозь пустоту в связке, как альпинисты, скрепленные пятиметровым фалом. Сохранять равновесие на буксире Пинчук тоже, очевидно, не научился, и болтался туда-сюда, словно воднолыжник, которого волокут за моторкой на тросе. Вдобавок он еще вращался вокруг всех своих трех осей, как гимнаст, выполняющий прыжок высшей степени сложности. Словом, человек-Олимпиада. Иногда во время этих спортивно-пространственных эволюций тело психолога, сместившись в сторону, открывало ландшафт Цирцеи. Там, далеко позади, примостился среди камней катер Гудкова, похожий отсюда на гриб-дождевик: толстая ножка силового отсека, прикрытая сверкающим в лучах Солнца шаром рубки управления.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
