– Возможно, для вас существует более легкий способ выбраться отсюда.
– Я так понимаю, что вы пришли предложить мне нечто в этом роде.
– Почему вы так думаете?
– Потому что я обладаю слишком большой ценностью, чтобы надолго оставлять меня гнить в этой клоаке.
– Вы знаете, из-за чего угодили сюда?
– Разумеется.
– Скажите мне.
– Я был наказан за то, что, как они выразились, нарушил их правила.
– Какие правила вы нарушили?
– Вам это превосходно известно. Иначе вы не были бы здесь.
Хольцер достал блокнот и шариковую ручку.
– Пожалуйста, объясните мне, – попросил он.
Бахуд секунду пристально разглядывал его, затем широко улыбнулся, до глубины души поразив немца теплом и обаянием своей улыбки.
– Как вы приказать, – откликнулся он, пародируя немецкий акцент.
– Совершенно справедливо, – холодно подтвердил Хольцер. Он давно привык к подобным насмешкам, но нельзя сказать, чтобы он с ними мирился. – Кстати, у меня в запасе имеется достаточно времени, чтобы решить, что с вами делать, – нашел нужным добавить он и приготовился записывать. – Думаю, вы захотите видеть меня своим другом.
Бахуд рассмеялся.
– Довольно тонко подмечено. Итак, что вам хотелось бы знать?
– Расскажите мне о «Школе мастеров».
– Это высшая школа, – сказал Бахуд. – Приходилось бывать там?
– Меня не приглашали. Видимо, посчитали, что я недостаточно хорош. То есть я был хорош, но недостаточно, – ответил Хольцер. «На самом деле я был очень хорош», – закончил он про себя. Насколько же лучше его могли быть те, кто туда попадал, задавался он иногда вопросом. В «Школу мастеров» приглашали только самых лучших.
Бахуд безразлично пожал плечами.
«Он, очевидно, считает себя самым лучшим», – отметил в душе Хольцер и решил, что, по-видимому, подобная самооценка являлась одним из критериев отбора кандидатов в «Школу»: сомневающийся в себе и своих силах не может быть лучшим, сомнения снизят его класс, как профессионала.
– Там множество специальных курсов, но, в основном, происходит шлифовка того, чему вы научились раньше, кто бы вас ни учил.
– Острава, – бросил Хольцер.
– Чехи вполне хороши, кивнул Бахуд.
Но не так хороши, как русские, слышалось в его тоне. Хольцер не собирался возражать, это являлось неоспоримой истиной.
– Меня не интересуют спецкурсы. Если только в академическом смысле, как вы, конечно, понимаете. Меня интересует последнее испытание кандидатов.
Бахуд снова пожал плечами.
– В действительности все очень просто.
Хольцер затаил дыхание в ожидании ответа. О последнем испытании в «Школе мастеров», называемом «тест», ходили легенды. Те, кто успешно проходили его, сами становились легендой. Бахуд выполнил «тест» в рекордно короткое время. И экстраординарным способом.
– Группу вывозят зимой в сибирскую глухомань, одевают в американскую военную форму и одного за другим высаживают из грузовика в тайге на расстоянии тридцати километров друг от друга, чтобы лишить возможности скооперировать действия. При этом местная милиция, военные и гражданские власти уведомляются, что в их районе высадились американские шпионы. Твоя задача состоит в том, чтобы незамеченным вернуться на базу в Ессее. Это триста километров пешком по дикой тайге с рыскающими в ней патрулями.
Хольцера передернуло от одной мысли в одиночку покрыть триста километров сибирской тайги зимой: по пятьдесят километров форсированного марша по снегу каждый день, плюс дополнительные сложности – патрули, отсутствие пищи и ночлега... Неудивительно, что среднее число успешно прошедших последнее испытание «Школы мастеров» составляло менее одного человека в год. Бахуд был единственным в своем выпуске.
– Вам выдавали какое-либо спасательное снаряжение? – спросил Хольцер.
– Если угодно, можно назвать это и так. Всем нам выдали по автономному электронному маячку, которые позволяли отслеживать наши передвижения с воздуха. По ним определялось местоположение человека. Если ты решал сдаться, нужно было только нажать на кнопку, чтобы включить сигнал бедствия.
Хольцер знал, что включение сигнала бедствия не считалось бесчестьем. Как он слышал, более сорока процентов «мастеров» предпочитали послать сигнал бедствия, чем замерзнуть до смерти. Еще сорок процентов вылавливалось патрулями, скорее всего, по их собственной воле. Остальных спасали после того, как сигналы от их маячков оставались неподвижными в течение двенадцати часов, что указывало на полное истощение организма испытуемого. Советы старались, по возможности, не терять своих «мастеров» – каждый из них был на вес золота. «Тест» позволял лишь оценить, не убивал человека, насколько далеко он способен зайти, прежде, чем сдаться.
– Вам не понадобилась ваша кнопка, – сказал Хольцер, приглашая собеседника продолжить рассказ.
– Нет, – кратко ответил Бахуд.
Хольцер промолчал, и тогда Бахуд добавил:
– Вам известно, что произошло.
– Мне хотелось бы услышать вашу версию происшедшего.
– Существует только одна версия.
– Тогда вашу интерпретацию существующей версии. Прошу вас.
Бахуд выковырнул из цемента еще одно вкрапление песка.
– Я оставался в грузовике последним после того, как он высадил пятерых.
– Кто он?
– Какой-то капитан. Он не имел отношения к «Школе». Его подрядили высадить нас на отправные точки.
– Его фамилия была Малков, – подсказал Хольцер.
– Да? – без всякого интереса спросил Бахуд.
– Итак, он высадил из грузовика пятерых.
– После этого он отвез меня на мою точку и приказал вылезать из кузова. Включил мой маячок, отдал его мне и сказал: «Иди». Честно говоря, я даже не взглянул на место высадки, а сразу отобрал у него пистолет. Потом заставил обменяться со мной одеждой, выкинул его из машины, сказав ему, как он мне: «Иди», и пошел разбираться с водителем. Помнится, его фамилия была Силантьев, ефрейтор. Отличный парень, мы с ним неплохо проводили время.
– То есть вы спокойно уехали, оставив капитана Малкова посреди сибирской тайги без средств к спасению, зимней одежды, компаса...
– Он собирался проделать то же самое со мной.
– ... и маяка.
– Я отдал маячок Силантьеву, когда высадил его из кабины на шоссе в Ессей.
– Силантьева нашли там, где вы его оставили.
– Я сказал, что его скорее подберут, если он не тронется с места.
– Его, как и положено, подобрали через двенадцать часов. Он только слегка обморозился.
– Он был хохмачом. Мы с ним немало повеселились вместе.
– А капитан Малков замерз, – сообщил Хольцер.
– Да? – Снова полное безразличие со стороны Бахуда.
Хольцер внимательно всмотрелся в его лицо, выискивая хотя бы малейшие следы раскаяния. Их не было.
– Так написано в рапорте. Вы вернулись в Ессей в рекордное время – пять часов с момента высадки.
– Это был простейший способ, вам не кажется?
– Ваши наставники с этим не согласились, поэтому вы и оказались здесь.
– По их мнению, я нарушил правила. Но это чушь, не было никаких правил. Мне никто не говорил, что я не могу поменяться с капитаном местами.
– Очевидно, никому до вас не приходило в голову, что это возможно.
– Я всегда считал, что русским чуточку не хватает воображения, – проговорил Бахуд.
Хольцер кивнул.
– Согласимся с этим. Вы знали, что у капитана Малкова была жена и трое детей?
– Откуда я мог это знать?
– Вы никогда этим не интересовались?
– Мы с ним почти не разговаривали.
– Я имею в виду, впоследствии. После того, как стало известно, что он замерз. Вы ни разу не поинтересовались, осталась ли у него семья?
Бахуд посмотрел на Хольцера, по-птичьи склонив голову набок. В его взгляде засквозило любопытство.
– Он не имел прямого отношения к «Школе», – наконец проговорил он. – Я не был с ним знаком. Да и зачем? Он был для меня ноль без палочки.
Хольцер занес «ноль без палочки» в блокнот. Он не знал этой идиомы, но без труда понял ее смысл.
В досье Бахуда особо подчеркивалось отсутствие у последнего чувства социального сознания, которое люди называют совестью, но, все же, столь полное безразличие к человеческой судьбе оказалось для Хольцера неожиданностью. Он был знаком с убийцами, не раз убивал сам, но в каждом случае существовал разумный повод для убийства – срочная политическая необходимость. Он знал людей в любой момент готовых оставить начиненную взрывчаткой машину на оживленной улице и взорвать десятки ни в чем не повинных прохожих, но все же им требовался для этого какой-то предлог. Ну, в самом крайнем случае, какая-нибудь демагогическая болтовня вроде: «в борьбе за свободу жертвы неизбежны», «революций без крови не бывает» и тому подобное. Формулы иногда теряли смысл или менялись, и Хольцер нередко сам удивлялся, почему после стольких лет риторики, жизни в подполье и многих тюрем, он не дошел до той грани, когда бы он выполнял свою работу исключительно потому, что ничего больше не умеет. Но даже ожесточившись душой, став безмерно циничными, Хольцер и все, с кем ему доводилось работать, признавали, что следовать формуле необходимо. Даже они, ни в грош не ставившие человеческую жизнь, признавали, что в подобных делах надо сохранять хотя бы видимость справедливости, поддерживать определенный имидж.
