на лыжах по какой-то глухомани, куда его доставил вертолет. Не выдержав, я неприлично громко заржал. Не то чтобы я ему не верил. Пита как-то упоминала, что в юные годы они с Хесусом ежегодно катались на лыжах, так что, надо полагать, лыжником он был вполне приличным. Меня вывело из себя нелепое бахвальство. То, как он расставлял акценты: чартерный рейс вертолета, сложности горного спуска по нетронутым снегам, сопровождавшая его компания, которая, просто между прочим, включала в себя знаменитую мексиканскую поп-певицу…
Я вовсе не пытаюсь выставить Хесуса в смешном свете и даже не придираюсь к нему. Так уж выходит, что все, что говорит и делает этот тип, имеет одну лишь цель: выставить его в наилучшем свете, заставить окружающих восхищаться им и представить его карьеру апофеозом успеха. И в то же время все его очевидные попытки пустить пыль в глаза обернуты тонким слоем притворной скромности: вообразите только, а ведь он всего лишь один из нас, простых смертных. Эти старания настолько очевидны, что в моих глазах Хесус давно превратился в шута горохового, в нелепую карикатуру на себя самого. Право, слушая его излияния, удержаться от смеха бывает просто невозможно.
В общем, Хесус немедленно поинтересовался, что такого офигительно смешного я нашел в его рассказе. Я сказал: ровным счетом ничего, ты продолжай, я слушаю. Слово за слово, страсти накалились, посыпались взаимные оскорбления, и Пита с Елизаветой попросили нас прекратить. Но тогда этот говнюк нанес подлый удар ниже пояса — напомнил о несчастном случае, который покончил с моей карьерой автогонщика, заметив, что теперь мне и на обычном шоссе не достанет пороху превысить ограничение скорости.
Я мог бы свалить его ударом в челюсть, и жаль, что не попытался. Вместо этого я спустился отлить и на террасу уже не вернулся. Поднялся на этаж выше и вышел на балкон, нависавший над террасой и устроенным на ней бассейном. Там я взобрался на поручень ограды и, пошатываясь, чудом удерживая равновесие, объявил всем внизу, что сейчас прыгну в бассейн: пускай-ка Хесус, бесстрашный альпийский лыжник, попробует повторить этот трюк.
Скорее всего, ничего хорошего из этого бы не вышло. Сейчас даже спокойнее от мысли, что я поскользнулся. От бассейна балкон отделяло с десяток футов, и если б я прыгнул, мог и не долететь до воды. В общем, вышел облом: я поскользнулся на поручне — или потерял равновесие, помню-то все как в тумане, — грохнулся на спину и треснулся обо что-то головой. Понятия не имею, обо что именно. Помню лишь взрыв боли — оглушительно громкий, по моим ощущениям, — а потом хлынула кровь, и все собрались вокруг меня. Хотели вызвать «скорую», но я почему-то воспротивился. Надо думать, что не захотел провести в больнице всю ночь. Потом я отправился в душ. Помню, еще долго стоял там, рассматривая розоватую спираль воды у слива.
Морщась, я вытолкнул себя из кровати и встал на ноги. Легкая, недолгая слабость, головокружение — не иначе из-за потери крови. Значит, вчера меня разместили в гостевой спальне. И не удивительно. Пита не позволила бы мне истекать кровью в нашей общей постели даже в собственном доме. Кстати, что она вообще себе думала, позволив мне уснуть с серьезной раной на голове? Знаю, я сам просил Питу не вызывать медиков, но ей следовало сделать это, невзирая на протесты. Я же мог вообще не проснуться…
Сквозь окно лился солнечный свет — слишком уж яркий, почти слышимый: как зудящий гудок далекой автомобильной сирены. Я задумался, который сейчас час. Вышел в обшитый сосновыми панелями коридор и направился в ванную: оттуда доносился шум бегущей воды.
Легонько постучался, приоткрыл дверь. Зеркало мутное от пара. Пита стояла под душем, повернувшись ко мне спиною и ягодицами цвета мокко, обеими руками втирая в темные волосы то ли шампунь, то ли кондиционер.
— Привет, — сказал я ломким голосом. В горле настоящая пустыня: будто пригоршню соленых крекеров проглотил.
Когда мы только начинали встречаться лет пять тому назад, Пита не замедлила бы развернуться, хвастаясь своим телом. Сейчас она лишь немного повернула голову, чтобы увидеть меня вскользь. Прикрыла рукой грудь.
— Ты живой, — произнесла она на своей версии английского, с испанским акцентом.
— Еле-еле, — кивнул я.
— Что же ты, решил не ехать?
— Куда это?
— Что, совсем память отшибло? Не помнишь прошлый вечер?
Это меня задело, но я все же переспросил:
— Так куда же мы едем?
— Правда, что ли, не помнишь?
— Если бы помнил, не стал бы спрашивать.
— Может, если бы ты не пил стаканами…
— Забудь, Пита.
Я уже собирался прикрыть дверь, когда она все-таки ответила: «Isla de las Muñecas », — и преспокойно вернулась к мытью волос.
2
Да уж, вчера я и впрямь был пьян до помрачения рассудка. Но сейчас в голове зажглась лампочка, рассеяв скрывшую воспоминания тьму. Остальная часть вечера начала возвращаться — пока, правда, лишь урывками. Остров Кукол! По этой самой причине нас и навестили Хесус с Елизаветой. Немалую часть ужина мы провели обсуждая детали предстоящей экскурсии. Порешили выехать в десять утра. Хесус и Елизавета подберут Пеппера, а потом заедут за нами. Мы с Питой последуем за ними в моей машине до самого Сочимилько, где и начнется наша двухчасовая лодочная прогулка к острову.
Пеппер был ведущим сериала на мексиканской разновидности «Трэвел Ченнел» — кабельном телеканале, который крутил документалки и образовательные программы о путешествиях и разных необычных маршрутах по территории страны. Удача улыбнулась Пепперу в самом начале карьеры, когда ему поручили представлять зрителям ролики, посвященные охотничьим экспедициям, экскурсиям по гостиницам и курортам и прочим местам проведения досуга, — а в процессе он набрал заметную популярность. Впрочем, настоящего прорыва Пепперу пришлось ждать до прошлого года, когда он выступил в роли автора-ведущего документального фильма, снятого в Museo de las Momias — «Музее мумий».
Предание гласит, что в XIX веке, во время эпидемии холеры, городское кладбище в Гуанахуато начало заполняться с такой скоростью, что власти установили налог, взыскивавший с родственников покойников плату за занятый участок. Большинство платить не смогло или не захотело и ввиду этого кладбище оказалось основательно перекопано — мертвецов попросту выбрасывали вон, а тех, что сохранились получше, отправили на хранение. В начале XX века предприимчивые работники кладбища начали брать с туристов по несколько песо за право полюбоваться на мости и мумии, — и с той поры там образовался музей, где выставлено более сотни высохших трупов, включая жертвы убийств, утыканную гвоздями «железную деву» с телом человека, погибшего от рук испанской инквизиции, погребенных
