5
Я на следующий день в школу не пошел.
Пылал, как в огне, мучился от головной боли. Мать сказала, что это все от великого испуга. Порой мне было так горячо, больно, что я терял даже сознание — перед глазами не то роились пчелы, не то летали какие–то странные мухи и беспрерывно гудел о-звенел о в ушах. Я будто понимал, где я и что со мной, то вдруг впадал в забытье.
Не ходил я в школу около недели. Все эти дни будто спал, будто бредил, снил очень странные и страшные сны. Почти не помню, что привозили ко мне из Деревной врача, что мать несколько раз в сутки давала пить разведенные в воде порошки и таблетки и что приводили также ко мне из далекого хутора бабу Аршулю, чтобы она «изгнала испуг» силой своего волшебства.
Когда я наконец поправился, так сразу увидел около себя убитую горем мать. Она тихо спросила, как я себя чувствую, а после заулыбалась.
— Сыночек, ты невиноватый, — обцеловала меня. —
Вчера была тут твоя учительница, так сказала, что Вишневцы нашли деньги. Их украл сосед, Куземко. Прятал, таил, а потом подбросил Вишневцам… Но люди увидели, рассказали обо всем…
Хотя я был невиноватый, но мне, кажется, сразу полегчало, будто сполз с души камень. Обрадовался, что и мать с отцом успокоились, не будут думать лишнего обо мне да стыдиться в глаза людям посмотреть. Действительно, было бы не показаться перед деревней, если бы я был обличен как вор. Заодно и утешился, что именно с меня упало такое тяжелое обвинение. Уже тогда, в юные годы, я почувствовал: нет в мире более мучительного, чем несправедливый навет.
Вечером, когда вернулся с работы отец, мать затребовала:
— Подавай, Василь, на Вишневца в суд. Пусть потрясут, чтобы не задирал носа да не распускал рук. Пусть посидит за то, что дитя в постель уложил, душу искалечил…
— Обошлось все, так и хорошо, — поосторожничал отец, кажется, стесняясь смотреть мне в глаза.
— Что ж тут «хорошего»?! — не отступала мать. — Он даже не извинился, что дитя набил, что нас оскорбил!
Отец потупился и молчал. Закурил и сморщил лоб. Неужели убоялся того, что Вишневец в хорошем ладу с районным начальством, с местным участковым?
— Если бы он был человек, имел душу и сердце, так уже пришел бы и перед невинным ребенком на колени стал бы… — упрекала мать отца за податливость да заодно выливала свой гнев на Вишневца. — Но он не пришел и не придет, ибо нахал, а мы, осторожные да терпеливые, все ему спускаем… И не только ему… Всем и вся…
Мать тем вечером еще долго упрекала отца, проклинала моего обидчика. Я сам себе решил: надо обязательно отомстить Вишневцу. Даже своим презрением.
Действительно, я долго, покуда жил в деревне, игнорировал Вишневцом, хотя, кажется, этим его особенно не смутил. Сначала, встречаясь, он посмеивался, шутил («Живой?»), а потом, видя, что я в упор его не вижу, обходил стороной и смотрел волком. Будто не он, а я ему сделал пакость.
6
Прошли годы, и та моя давняя обида, как говорил уже, улеглась, забылась или вспоминалась уже с утухшей болью. Ожила, даже обожгла, когда увидел старого Вишневца на площадке возле своей городской квартиры. До этих пор, может, и лет пятнадцать, он не попадался мне на глаза ни в столице, ни в том городке, где сейчас живет, ни в нашей деревне, куда и он, как говорят, изредка наезжает.
…После встречи с Вишневцом я наказал себе: сдерживайся, дорогой, изо всех сил и ненароком не обижай человека. Когда знаешь тяжесть обиды, боли, так не надо сознательно желать этого кому–то.
