– Стой, командую казакам. Слезай, к бою готовсь!
– Все равно, думаю, воды у нас нет, назад ехать 60 верст невозможно. Мы должны пробиться к колодцам во что бы ни стало.
Тихонько ведя лошадей в поводу, подвигаемся все ближе и ближе. Казаки уже вынули винтовки из чехлов и зарядили. Вдруг один из них кричит мне:
– Ваше высокоблагородие, чей же это казак на горе стоит?
– Где на горе? – спрашиваю его.
– А вон, что возле колодцев, – и тычет плетью.
Смотрю, действительно, на вершинке небольшой горы, саженей сто вправо от колодцев, стоит наш казак, с ружьем за плечами, и, очевидно, смотрит в нашу сторону. Что же это значит? – думаю. Смотрю еще раз, и оказывается, что все это был – мираж! Толпы текинцев стали рассеиваться как туман, и через несколько минут пропали. Возле колодцев, видим, стоит такое же крепленьице, как и в Яглы-Олуме. В нем разместилась рота солдат, только что прибывшая из Чикишляра. Военачальники, скакавшие кругом, были не кто другой, как джигиты, находившиеся при роте. Они в свою очередь приняли нас за текинцев и такую подняли тревогу, что командир роты, капитан Подвысоцкий, сказывал мне потом, что он чуть-чуть было не приказал открыть по нам огонь.
Напившись чаю у гостеприимного капитана Подвысоцкого, я предложил ему съездить со мной взглянуть на развалины. Запрягли ротную телегу тройкой, и в сопровождении четырех джигитов мы поехали. Развалины находились верстах в четырех к западу от колодцев. Они представляли четвероугольник версты полторы длины, с версту ширины, окопанный широким безводным рвом. В старину по этому рву, вероятно, откуда-нибудь протекала вода. Внутренность четвероугольника сплошь покрыта кирпичными развалинами. Кирпич, как я заметил, маленький, тоненький и очень-крепкий. Посреди развалин возвышается как бы триумфальная арка, украшенная разноцветною глазурью. Снизу она пообвалилась, но верх остался цел, и синяя превосходная глазурь, с золочеными узорами, еще до сих пор ярко блестит на солнце, точно сейчас налепленная. Замечательно, как в старину красиво и прочно работали! Не у кого мне было хорошенько расспросить, когда и кем город Даш-Верды был построен, долго ли он существовал и что за причина его разрушения. Некоторые остатки зданий есть здесь очень большие. Все они поросли травой. Изобилие зелени доказывало, что где-то поблизости должна находиться вода.
Долго ходил я по развалинам, рассматривал кирпичики, изразцы. Мой спутник несколько раз окликал меня, предлагая ехать, но мне все не хотелось оставить это место, когда-то полное жизни, а в настоящее время обреченное окончательно сгладиться вместе с окружающей местностью и не напоминать более никому о своем прошедшем.
Итак, в Даш-Верды неприятеля не оказалось. А между тем следы его нашлись в двух верстах от Яглы-Олума.
Во время одного разъезда спускаюсь я в широкий ров и нахожу совершенно свежий конский помет и, местами, рассыпанный ячмень. Потолковав с казаками, прихожу к тому убеждению, что еще сегодня ночью здесь ночевала партия текинцев. «Нехудо было бы прислать сюда на ночь секрет человек в двенадцать, и чтобы он, подпустив шайку поближе, хорошенько грянул в нее залпом». Рассуждая таким образом, я уже заранее представляю себе, с какой радостью пошлю донесение Скобелеву, что мой секрет положил на месте десять тел. Задумано – сделано. В тот же вечер отправляю секрет, но – безуспешно. Целую ночь солдаты прокараулили, не смыкая глаз, текинцы не показывались. Сообщаю об этом начальнику штаба, – но какой же вышел из этого результат? 25-го мая командующий войсками, со всем штабом, проезжал мимо меня в Дуз-Олум. Я, конечно, выезжаю к нему навстречу. Скобелев очень любезно здоровается и в то же время полусердитым тоном говорит мне: Видно, батенька, что вы в Азии не бывали и азиатов не знаете! Как же возможно высылать здесь секреты за несколько верст? Вот если бы с ним случилось какое-либо несчастье, так я бы вас первого под суд и отдал, в пример прочим. И дружески улыбнувшись, он останавливает коня около приготовленной палатки, слезает и идет отдохнуть.
Глава III
В Бами
Через неделю я получаю предписание сдать яглы-олумский отряд старшему ротному командиру, а самому явиться в распоряжение временно командующего войсками, который находился в это время в местечке Хаджам-кала, верстах в 75-ти за Дуз-Олумом. С первым же попутным транспортом отправляюсь. Проезжая Дуз-Олум, вижу: через площадь едет навстречу офицер Генерального штаба с двумя казаками. Всматриваюсь, узнаю полковника Гудиму-Левковича. Я очень обрадовался ему и кричу:
– Здравствуйте, полковник, куда вы едете?
– Обратно в Россию, уже я больше не начальник штаба, – отвечает он, здороваясь со мной. – Смотрю, лицо полковника бледное, вид усталый, болезненный, глаза впали.
– Что же с вами, почему вы едете назад, кто же заступил на ваше место? – спрашиваю его.
– У вас теперь Гродеков начальником штаба, а я еду к себе в Петербург, я нездоров, – и, побеседовав со мной еще немного, Гудима-Левкович, грустный, прощается, и мы расстаемся.
* * *
10-го июня, рано утром, отряд выступил к местечку Бами на Коджинский перевал. Помню, было за полдень, когда мы переехали через горы. Погода страшно жаркая. Вдали, сквозь раскаленный дрожащий воздух, виднеются, точно в тумане, глиняные башенки и «калы»: так называются здесь загоны для скота, обнесенные высокими глиняными стенами.
Скобелев едет на серой красивой кобыле, очень скорым шагом, я еду немножечко позади его.
– Что, батенька, жарко? – говорит он мне. – А ведь вот представь я кого к награде, – сейчас скажут: за что? За какие дела? А разве эти жары не стоят сражения?
По приезде в Вами сюда стали стягиваться массы провианта и артиллерийских грузов; посреди лагеря образовались, точно горы, высокие бунты, накрытые брезентами. Вами был последним опорным пунктом, где Скобелев решил сосредоточить наибольшее количество запасов, и уже отсюда, собрав все силы, окончательно двинуться для завоевания оазиса Ахал-Текэ.
* * *
Местечко Вами было важно для Скобелева в том отношении, что здесь соединялись два пути. Один, шедший от Михайловского залива, по которому предполагалось строить железную дорогу и двигались верблюжьи транспорты с продовольствием. Другой путь – Чикишлярский, по нему передвигались запасы, заготовленные на опорных пунктах еще за время прежних экспедиций. Чтобы с Чикишлярского пути попасть в Вами, нужно было перевалить через Копет-Дагские горы Бендесенским перевалом в четырех верстах от Вами.
В Вами мы расположились довольно удобно. Лагерь раскинулся по обе стороны ручья. Палатка командующего войсками была поставлена под тенью двух деревьев. Возле нее выкопали пруд, наполнили из ручья проточной водой и покрыли шалашом, так что генерал мог купаться во всякое время. Кроме этого пруда, среди лагеря были выкопаны еще два, один для офицеров, другой – для солдат.
20-го июня, рано утром, выхожу из палатки, чтобы идти купаться, смотрю, доктор Студитский, состоящий при Скобелеве, собирается куда-то ехать верхом. Поблизости стоит, выровнявшись, конвой из 12-ти казаков. Доктор был еще молодой человек, очень симпатичный. Я был с ним в хороших отношениях. Он еще накануне целый вечер сидел у меня, рассказывал про свое житье-бытье в Москве, показывал карточку жены: он только что перед кампанией женился.
– Куда вы, доктор? – спрашиваю я, подходя к нему.
– Да вот, в Бендесены еду, там надо освидетельствовать труп казака, которого вчера текинцы убили. И затем добавил шепотом, под секретом: – Генерал думает, уж не наши ли джигиты его изменнически убили. Так вот, надо откопать и постараться найти пулю. – Мы простились, доктор уехал.
На другой день утром опять иду купаться. Смотрю: генерал вышел из своей палатки с какой-то бумагой в руках, весь красный от слез. Завидя меня, он подзывает к себе и с грустью крикливо говорит:
– А вы знаете, что Студитского убили! А!.. Каковы подлецы текинцы! Целая шайка напала, – рассказывает он захлебывающимся от слез голосом. – Затем добавляет: – Я все-таки очень доволен, что при нем был конвой из 12-ти человек, это снимает с меня нравственную ответственность. Ну что делать, на войне несчастье со всяким может случиться. Казаки целый день отбивались, человек 20 текинцев убили. Ну разве это не герои, ну как же им не дать Георгиевских крестов? – И Скобелев начал раздражительно ходить возле палатки и слезливо сморкаться в раздушенный носовой платок.
В тот же день мне привелось видеть то место, где был убит Студитский. Случилось это так. Через час после разговора со Скобелевым меня опять требуют к нему. Отправляюсь. Генерал сидел в палатке за маленьким столиком и чертил что-то карандашом на листе бумаги.
– Вы, батенька, отправитесь сегодня же с ротой пехоты, одним орудием и с полусотней казаков в Бендесены для встречи транспорта, который идет из Хаджам-кала. Транспорт большой, с лишком две тысячи верблюдов. Я боюсь, чтобы на него не напали текинцы. Ведет его войсковой старшина Дьяков. Он, как старший, примет начальство над отрядом. Главное, обратите внимание в Бендесенах на командующие высоты. – И при этих словах генерал берет со стола разноцветные карандаши и быстро набрасывает мне позицию Бендесен. Объясняет до мельчайших подробностей, как держаться против неприятеля, в каком строе, как сопровождать транспорт, отнюдь не растягиваться и т. д. Затем генерал приказывает мне получить от Гродекова предписание и отправиться.
