Сибил молчала.
– А мне нравится свечки жевать, – наконец сказала она.
– Кому ж не нравится? – сказал молодой человек, ступая в воду. – Ой какая холодная. – Он бросил матрас на воду. – Нет, Сибил, погоди секундочку. Давай зайдем поглубже.
Они побрели дальше, пока вода не заплескалась у Сибил вокруг талии. Тогда молодой человек поднял девочку и уложил животом на матрас.
– Ты разве купальную шапочку не носишь? – спросил он.
– Не отпускай, – скомандовала Сибил. – Держи меня, ну.
– Мисс Карпентер. Прошу вас. Я знаю, что делаю, – сказал молодой человек. – Только не пропусти банабулек. Сегодня самый день для банабульки.
– Я ни одной не вижу, – сказала Сибил.
– Это понятно. Повадки у них очень причудливые. – Он толкал матрас дальше. Вода еще не поднялась ему до груди. – И жизнь весьма трагичная, – сказал он. – Ты знаешь, что они делают, Сибил?
Та покачала головой.
– Ну, они заплывают в норку, где лежит много бананов. Когда они туда вплывают, на вид они – очень обыкновенные рыбки. Но внутри они ведут себя как свинки. Да я вообще знал одну банабульку, которая заплыла так в бананорку и слопала целых семьдесят восемь бананов. – Он подтолкнул матрас с пассажиркой на фут ближе к горизонту. – Естественно, их внутри так разносит, что они уже не могут выбраться из норки. Не пролезают в дверь.
– Не очень далеко, – сказала Сибил. – И что с ними потом?
– С кем что потом?
– С банабульками.
– А, когда они налопаются бананов и не могут выплыть из бананорки?
– Да, – сказала Сибил.
– Ну, мне очень не хочется тебе говорить, Сибил. Они умирают.
– Почему? – спросила Сибил.
– Ну, на них нападает бананемочь. Ужасная болезнь.
– Вон ползет волна, – тревожно сказала Сибил.
– Мы не обратим на нее внимания. Мы ей покажем нос, – сказал молодой человек. – Как два задаваки. – Он взялся за лодыжки Сибил и нажал вниз и вперед. Матрас вспорол гребень волны. Светлые волосы Сибил окатило, но вопила она с удовольствием.
Рукою, когда матрас выровнялся, она откинула с глаз размазанную мокрую прядку и сообщила:
– Я только что видела.
– Кого видела, милая?
– Банабульку.
– Господи, не может быть! – сказал молодой человек. – А у нее во рту были бананы?
– Да, – сказала Сибил. – Шесть штук.
Молодой человек вдруг взял мокрую ногу Сибил, свисавшую с матраса, и поцеловал в стопу.
– Эй! – повернувшись, произнесла хозяйка ноги.
– Сама эй! Возвращаемся. Тебе уже хватит?
– Нет!
– Извини, – сказала он и стал толкать матрас к берегу, пока Сибил не сползла в воду. Оттуда уже молодой человек нес его в руках.
– Пока, – сказала Сибил и без сожалений побежала к отелю. Молодой человек надел халат, туго запахнул его, а полотенце сунул в карман. Подобрал скользко-мокрый громоздкий матрас, взял под мышку. В одиночестве побрел к отелю по мягкому горячему песку. В цоколе отеля, через который полагалось входить купальщикам, в лифт с молодым человеком зашла женщина: нос у нее был вымазан цинковой мазью.
– Я вижу, вы смотрите на мои пятки, – сказал молодой человек, когда кабина двинулась.
– Прошу прощения? – отозвалась женщина.
– Я сказал, вы смотрите на мои пятки.
– Прошу прощения. Вообще-то я смотрела в пол, – сказала женщина и отвернулась от него к дверям.
– Если хотите смотреть на мои пятки, так и скажите, – произнес молодой человек. – Только, черт побери, не надо исподтишка.
– Дайте мне выйти, пожалуйста, – быстро сказала женщина молоденькой лифтерше.
Двери кабины открылись, и женщина выскочила, не оглянувшись.
– У меня две нормальные пятки, и я не вижу ни малейшего повода, черт побери, на них пялиться, – сказал молодой человек. – Пятый, прошу вас. – Из кармана халата он достал ключ.
Он вышел на пятом этаже, прошагал по коридору и открыл дверь номера 507. В комнате пахло новыми чемоданами из телячьей кожи и ацетоном.
Он глянул на девушку, спавшую на узкой кровати. Затем подошел к чемодану, открыл его, из-под груды трусов и маек вытащил автоматический «Ортгис» калибра 7,65[7]. Отщелкнул обойму, осмотрел, вставил на место. Взвел курок. Затем перешел к пустой кровати и сел, посмотрел на девушку, поднес пистолет и выпустил пулю себе в правый висок.
Дядюшка Хромоног в Коннектикуте
Когда Мэри Джейн наконец отыскала Элоизин дом, было уже почти три. Элоизе, вышедшей на дорожку встречать, Мэри Джейн объяснила, что все было совершенно изумительно, она досконально помнила дорогу, пока не свернула с Меррик-паркуэй. Элоиза сказала:
– Мерритт-паркуэй, голубушка, – и напомнила Мэри Джейн, что та уже дважды находила дом, но Мэри Джейн возопила – что-то не однозначное, про коробку «клинексов» – и бросилась к своей машине с откидным верхом. Элоиза задрала воротник верблюжьего пальто, повернулась к ветру спиной и стала ждать. Мэри Джейн вернулась через минуту, вытираясь листиком «клинекса», но по-прежнему размазанная и даже испачканная. Элоиза бодро сообщила, что обед к чертовой матери сгорел – и «сладкое мясо», и все, – но Мэри Джейн сказала, что все равно поела в дороге. По пути к дому Элоиза спросила, как так вышло, что у Мэри Джейн выходной. Та ответила, что у нее не целый день выходной; просто у мистера Вайинбёрга грыжа, и он сидит дома в Ларчмонте, а ей нужно доставлять ему почту и записывать каждый день письмо-другое.
– А что это вообще такое, грыжа? – спросила она.
Элоиза, бросив сигарету на грязный снег под ногами, ответила, что не знает точно, однако Мэри Джейн переживает зря – у нее такой все равно не будет. Подруга ответила:
– А, – и обе вошли в дом.
Через двадцать минут они допивали в гостиной первые «хай-болы» и общались в манере, свойственной бывшим соседкам по студенческому общежитию, а возможно – этим соседством и ограниченной. Но их связывало и кое-что покрепче – ни та, ни другая колледж не закончили. Элоиза ушла на втором курсе в 1942-м, через неделю после того, как ее застукали с солдатом в закрытом лифте на третьем этаже общежития. Мэри Джейн – на том же курсе, в той же группе, чуть ли не в тот же месяц – бросила учебу, чтобы выйти замуж за курсанта-летчика, расквартированного в Джексонвилле, Флорида, – поджарого паренька из какого-то Укропа, штат Миссисипи, он просто бредил самолетами и два из трех месяцев своей семейной жизни с Мэри Джейн провел на гауптвахте за то, что ткнул ножом военного полицейского.
– Нет, – говорила Элоиза. – На самом деле, в рыжий. – Она растянулась на кушетке, скрестив худые, но очень симпатичные ноги в лодыжках.
– А я слыхала, в блондинку, – повторила Мэри Джейн. Она сидела на синем стуле. – Эта, как бишь ее, клялась и божилась, что в блондинку.
– He-а. Точно тебе говорю. – Элоиза зевнула. – Я чуть ли не в комнате с ней была, когда она красилась. Что такое? Сигарет больше нет?
– Да ничего. У меня еще целая пачка, – ответила Мэри Джейн. – Где-то. – Она порылась в сумочке.
– Горничная дурища, – сказала Элоиза, не поднимаясь с кушетки. – Я час назад два блока ей под самый нос сунула. Так она в любую минуту сейчас может зайти и спросить, что с ними делать. Черт, о чем я?
– Тьеренджер, – подсказала Мэри Джейн, закуривая свою.
– А, ну да. Я точно помню. Она покрасилась вечером, перед самой свадьбой с этим Фрэнком Хэнком. Помнишь его?
– Смутно. Такой недомерок-рядовой? Ужасно несимпатичный.
– Несимпатичный. Господи! Да он смахивал на чумазого Белу Лугоши[8].
Мэри Джейн откинула голову и захохотала.
– Великолепно, – сказала она, возвращаясь в позу, пригодную для питья.
– Давай стакан. – Элоиза скинула ноги в чулках с кушетки и встала. – Честно, вот дурища. Я разве что Лью к ней в постель не подкладывала, чтоб она согласилась с нами сюда приехать. Ты уж прости, что я… А эта штучка у тебя откуда?
– Эта? – Мэри Джейн тронула камею на шее. – Ох господи, она у меня еще со школы. Мамина.
– Господи, – сказала Элоиза, беря пустые стаканы. – А мне вот носить совершенно нечего. Если мамаша Лью когда-нибудь помрет – ха-ха, – мне от нее достанется, наверное, какой-нибудь пестик для льда с монограммой.
– Ты с ней теперь как?
– Не смеши меня, – ответила Элоиза по пути на кухню.
– Мне совсем последний, – крикнула ей вслед Мэри Джейн.
– Черта лысого. Кто к кому в гости приехал? И кто на два часа опоздал? Будешь торчать тут, пока не опротивеешь. И ну ее к черту, твою паршивую карьеру.
Мэри Джейн снова откинула голову и захохотала, но Элоиза уже скрылась в кухне.
Одной в комнате заняться было нечем, и Мэри Джейн встала и подошла к окну. Отодвинула штору и уперлась запястьем в переплет, но, ощутив на коже грязь, отняла руку, вытерла ее и распрямилась. На улице зримо подмерзала слякоть. Мэри Джейн отпустила штору и мимо двух набитых книгами шкафов вернулась к синему стулу, даже не глянув на корешки. Уселась, раскрыла сумочку и в зеркальце осмотрела зубы. Сомкнула губы, с нажимом провела языком по верхним зубам и посмотрела еще раз.
