Его привязанности можно было совершенно точно воспроизвести хронологически, так как с собой Арий был честен, и не так уж много их набралось до последнего дня. А впрочем, как посмотреть. Их было в тетради ровно по количеству его нормальных лет – двадцать три, как если бы он сношался ровно по одному разу в год, начиная от рождения.
Повторных встреч не было, по крайней мере в тетради.
Итак он любил:
1. Клавдию в ночь с девятого на десятое, без конца.
2. Галечку Кононову, через год день в день, но увереннее.
3. Январь следующего года. Валя (то ли Пискина, то ли пошутила).
Продавщица. Очень пахло.
4. Валю, другую, но почти такую же страшную, в самоволке. Радовал только счет.
5. Март. Таня. Кричала.
6. Тот же март. Таня же, но другая. Рвало обоих.
7. Ольга Альбертовна по военной литературе. Сорок два года.
Стройная.
8. Вера. Заразился.
9. Надя. Заразился.
10. Люба. Заразился.
Последние тринадцать записей приходились на один день и послужили доктору Спазману для уточнения окончательного диагноза: "половая ненормальность".
Вечером того счастливого дня подтянутый Арий с кучей выигранных денег пробился в затуманенный слезоточивыми миазмами питейный зал
Дворца офицеров. Здесь, как нарочно, тринадцать бывших студенток учительского института, побратима или, если можно так выразиться, посестрима офицерского училища, праздновали получение дипломов. За двумя сдвинутыми столами сидели, по списку: Вера, три Тани, Зоя,
Зинаида, Любовь, пять Елен, Адельфина и, наконец, Валерия. Из-за многочисленности и угара все казались красивыми.
– Девочки! Е-мое!
Арий отпугнул бородатого учителя в очках, незаметно удалившегося при первой возможности, и насторожил несильного туземного продавца овощей со свирепым взглядом. Он был грандиозен в этот момент и в этом окружении и напоминал не переодетого лейтенанта народных войск, а, скорее, рано разбогатевшую сверхзвезду популярной культуры.
– Верок, до чего же ты хорош в этой распашонке без всего! – галдел он, покусывая плотное тело одной из опьяневших девушек сквозь ажурную ткань.
– И я хочу, и я хочу, и я хочу, чтобы меня кусали, – отовсюду пищали учительницы, без смущения подставляя оголенные участки тела под укус лейтенанта, и поглаживая, и покусывая, и пощипывая его спортивный торс со всех сторон.
Ночевали на полу у богатой Адельфины. Сначала Арий наскоро лег на
Веру. Затем, еще не веря удаче, – эх, видели бы его другие офицеры бригады! – прилег на Елену, Адельфину, которая из-за волосиков на груди стеснялась дольше всех, еще и еще раз на Елену, каждый раз на новую, и, насколько он помнил, на Валерию.
При первых подходах он еще предпринимал розыгрыш любви, состоящей, как известно, в предпочтении одного партнера другому (или другим) на протяжении по крайней мере одного полового акта, и бормотал что-то ласковое. Но на третьей или четвертой учительнице этот романтизм потерял смысл, и Арий стал переползать молча, как последний выживший на поле боя воин, отмечая про себя лишь жесткость, жирность, сырость или еще какую-нибудь особенность очередной учительницы да пытаясь по этим особенностям угадать в темноте ее имя.
– Ленка? Что же я люблю к этому твоему месту прижиматься, – томно бормотал он.
– А я не Ленка, – отвечала шалунья, – Я Люба, – и наносила офицеру пощечину шуточной ревности.
Начиная с грубоватой поселянки Тани, учительницы задурили. Они принялись пукать в кульминационные моменты любви, причем, к досаде лейтенанта, настоящим пищевым выхлопом. Арий сердился и просил, убеждал, умолял прекратить, вызывая лишь новые приступы куража. "А, а, а, о", – изнывали учительницы и завершали свое сладкое изнывание предательским "пуу", то утробно-гулким, то вопросительно-лукавым, то печальным, как вздох сожаления, но всегда обескураживающим. Даже прохладная Адельфина, к которой Арий приглядывался как к будущей невесте, даже респектабельная Адельфина не погнушалась оскорбительной игрой и грубо, по-мужицки проворчала задом. Лейтенант был готов расплакаться, настолько мало обхождение с ним девушек отвечало его понятию о доблести. То, чем он занимался теперь, точнее, то, чем теперь занимались с ним учительницы, он предпочел бы утаить от соратников.
Они включили свет и заходили по комнате без одежды и стеснения, так мало обращая внимания на свою наготу, что она обесценивалась.
"Ну и что же, что ходит их тут много-много совсем голых?" – думал придавленный к полу офицер, вращая обалделой головой. Это выглядело почти так же, как если бы тринадцать лейтенантов просто скинули форму, майки и трусы, например, в бане, и стали бы от нечего делать прогуливаться туда-сюда, только спереди у них еще кое-что свисало бы.
Никакой значительной разницы, кроме передних отвислостей, как ни верти, между офицерами и учительницами не было, и Арий на мгновение осознал, что все они, то есть мы, суть особи одной породы, как, например, самцы и самки какой-нибудь плотвы, различать которых сможет (если захочет) только специалист-ихтиолог или ас-рыболов. И уж тем более дикой или, скорее, забавной, с точки зрения неспециалиста, казалась повадка этих существ обниматься, хвататься друг за друга и потираться частями тела. "Об этом ли я так страстно мечтал за штурвалом истребителя? – думал Арий. – Но это же все равно что мечтать о тарелке супа".
Между тем девушки менялись на нем, как на тренажере для обучения верховой езде, успевая позевывать, обрабатывать ногти и лица и перекусывать. На груди его стоял поднос с кофейником и чашками, а на лице, как на диванной подушке, небрежно покоилась чья-то жаркая ляжка.
– Какой вопрос тебе достался по эстетическому воспитанию? – лениво интересовалась обладательница ляжки, кажется, одна из нескольких Тань.
– Взаимосвязь мировоззрения воспитанника с его обликом, – ритмично отвечала девушка, которая упражнялась офицером последней, юная поэтесса Валерия.
"Какая же это любовь?" – думал потный Арий, пробовал руками немеющие органы тела и со стоном переворачивался на больничном ложе, отвечающем пружинным стоном. Ночь казалась бесконечной.
– Всем на процедуры, пока не подошла и не отвела за руку каждого!
– провозгласила с галереи полная медицинская дама. Ее приветливый голос подействовал мгновенно, как боевая команда, и пациенты со скрипом начали покидать свои ложа и искать одежду, тапочки, часы и все, что угодно, лишь бы протянуть время.
– Облавина Зинаида Тихоновна, одна из наиболее влиятельных здесь фигур, а для нас-то, пожалуй, и поопасней самого Спазмана.
Прекрасная женщина, если ее не задеть, – прокомментировал Арий, спуская, как мог, свое ломаное тело с койки и устанавливая его при помощи костылей в ходячее положение.
– Мне уже надо куда-нибудь идти? – поинтересовался Алеша, немного встревоженный беспокойством ненормалов.
– Не знаю, как тебе, а мне, хочешь не хочешь, а будут сейчас делать тонизирующие прижигания, будь они прокляты, и никто здесь еще не избежал ни одной процедуры.
Арий нахмурился, словно рассердился на Теплина, что, мол, при избытке собственных забот он вынужден заниматься чужими, и поскакал в том направлении, куда стекались все. Алеша инстинктивно пошел за ним. Он не мог подвергнуть сомнению осведомленность такого множества людей и скорее готов был усомниться в своих предположениях. А что, если ему не должно и даже вредно находиться в курсе собственного лечения?
Заходя на галерею, ненормальные, набравшиеся откуда-то в неожиданно большом количестве, уверенно и угрюмо разбивались на группы по известному им признаку и образовывали очереди, иногда предлинные, перед дверями комнат, которые Алеша мысленно назвал
"кабинетами". Возле одной двери с надписью "Электрошок" собирались в основном старые женщины, хотя попадались и чьи-то дети, у другой, с надписью "Рвотное", толпились почти одни мужчины, как возле пивной, а возле третьей, на которой значилось "Бойлер", стоял всего один серолицый юноша в чужого размера пижаме, озирался и кривил бледные губы. Все ненормалы, включая тех, что считают своим долгом всегда подшучивать, настроены были сердито, как люди, направленные на бесплатный труд. Никто не нарушал очереди, но и не уклонялся от нее.
Одним словом, все выглядело производственно. Бодряками глядели медики. Они сновали между покорных пациентов, как жадные белые чайки в неповоротливых серых голубиных стадах, остро задевая встречных взглядом, репликой, а то и локтем. Вот кто сочетал удовольствие с необходимостью и с толком вершил дело. Смотреть на них было страшновато. Без единого вопроса Алеша занял очередь к двери с лаконичной надписью "Бокс", не очень длинную, но и не слишком короткую как подозрительная очередь в "Бойлер", и наиболее близкую ему по возрастному и половому составу. "Попробую сюда, – сказал он себе. – Прогонят – и хорошо". Напряжение росло.
